И вот вечером, когда Мирошин, собираясь прочитать последний свой очерк, вышел на балкон вдохнуть свежего воздуха, в прихожей раздался звонок. Он даже не обратил на это внимания, продолжая глядеть на липы и тополя, которые трепал сильный завихривающий ветер, на низкие облака, текущие нескончаемо над городом, и во всем: и в этой полутемноте, в домах и быстро текущих облаках — была какая-то необходимость, был необъяснимый свой ритм, своя музыка, сообщавшая всему вокруг то неповторимое, без которого немыслим сегодняшний день. Сергей снова услышал звонок.
В дверях с чемоданчиком в одной руке и с огромной соломенной шляпой — в другой стояла загорелая жена. Первое, что заметил, было спокойное, сытое, загорелое довольство хорошо отдохнувшего человека. Темно-синее короткое платье с длинной «молнией» на спине выгорело на юге до белесо-голубого, село и еще сильнее подчеркивало ее фигуру. Загоревшие ноги и шея отдавали легкой синевой, волосы, связанные в два пучка, делавшие ее похожей на подростка, сильно выгорели.
— Приветик, — улыбнулась она.
— Заходи, — он включил свет и забрал у нее чемодан. — Отдохнула? Рано что-то, мадам, прибыли?
— Не рано, — ответила она усталым голосом и сбросила с ног туфли.
— Ну, как вояж на южные окраины нашей страны? Увенчался полным успехом? — спросил Мирошин, все еще разглядывая ее и стараясь найти в ней ответ на мучившее его.
— Неплохо, — ответила жена, спокойно и пристально поглядела на него. — Все время тепло. Дождей не было… Народу сейчас, сам знаешь, не июль месяц. А как ты тут без меня? Я, знаешь, в спортлото выиграла! Мне скоро повезет. Если на юге начала срывать…
— Ты нашла свое счастье на юге, — сказал он ровно, но наигранно весело и засмеялся.
— На что ты намекаешь? — Жена удивленно посмотрела на него. — Что это ты вздумал смеяться? Смеется…
— Перестань говорить глупости…
— Это ты говоришь глупости, а не я.
— Ладно… — сказал Мирошин. Он вдруг понял, что весь день сегодня чувствовал себя неважно. Редактор, как показалось ему, говорил с ним сегодня немного свысока, чего никогда не случалось, письмо, которое написал Зине, куда-то сунул и весь день не мог вспомнить — то ли отослал его, то ли потерял, а очерк, маленькую, в сущности, заметочку, которую раньше мог написать за полчаса, даже не начал. Он подошел к окну. Один за другим загорались в доме напротив окна; в их ярком свете было что-то веселое, и в шуме сухой осенней листвы тоже слышалось веселое оживление, будто деревья радовались и вечеру, и ветру, и тому, что Мирошин со своими мыслями и чувствами в этот день совсем не считал себя счастливым. Он зажег везде свет, и в квартире стало нестерпимо ярко.
— Ладно, — сказал снова и ушел в спальню читать очерк. — Отдохнула, и ладно.
— Ты досказывай, — заговорила угрожающе жена, считавшая всегда, что лучшая форма защиты — это нападение, снимая платье и обнажая свое полное, загорелое тело; только под бретельками лифчика виднелись узкие белые полоски.
— Мне не о чем договаривать.
— Скажи на милость. Знаешь, мне это кошмарно надоело.
— Что именно?
— Твои выкрутасы — вот что. Не успела жена приехать, с дороги отдохнуть, столько не виделись, а у него, между прочим, одни упреки.
— Я тебя, Свет, ни в чем не упрекаю. Делай что хочешь и как хочешь. В конце концов, если хочешь, считай, что твоя жизнь — твое личное дело. Поняла?
— Чего ты хочешь?
— Я ничего не хочу.
— Боже ты мой, я не пойму, чего ты хочешь? Что ты говоришь?
— А то, что ты, Света, меня обманываешь. И если хочешь знать, мне это тоже вот так осточертело.
— Что?!
— В прошлом году ты разыграла вариант: мама, Максимка и я — вот что. В этом, мадам, изволили разыграть тот же старый вариант. Забыла? У тебя, видимо, мадам, склероз от старости. Вот что, поезжай, пожалуйста, отдыхай, как твоя душа пожелает. Но не лги! По мелочам не лги хотя бы. Противно! Ты же все-таки, как ни говори, интеллигентка, по образованию, конечно. А ты посмотри на себя, мне тебя жаль как человека. У тебя знакомые — посмотри кто? Продавщицы гастрономов, лотков! Скажи мне, кто твой друг… поговорку помнишь? И дело не в том, что она продавщица! Они приходят, говорят о пропавших огурцах, о сале, которое пришлось отдать пьяницам, или о тряпках, о тряпках, о тряпках и о тряпках. Сколько можно? У тебя интересная работа, но я ни разу не слышал, ни разу, повторяю, чтобы ты говорила о работе. Ты конструктор! Ты почитай литературу…