Жена, ушедшая в другую комнату надеть халат, так и не надев его, появилась в дверях.
Мирошин посмотрел на нее. С жены вроде загар сошел. Она стояла бледная, но невозмутимая, губы плотно сжаты, глаза присужены — в них яростный гнев оскорбленного.
— Читала не меньше тебя. Ты забываешь, что я верчусь не только за себя, но и за тебя. Ты муж, ты должен мне доставать все эти тряпки, все это к праздникам. Как у других. Знаешь, ты глубоко заблуждаешься, считая, что этих лоточниц я приглашаю для своего собственного удовольствия. Любой мой сотрудник, даже начальник КБ, лопнет, а икорки не достанет, треснет, а замшевую куртку, французские туфли не достанет, а вот они, лоточницы, достанут, и ты сам знаешь… Я их, может, ненавижу. Ты заблуждаешься. У меня раньше не было ничего, а жизнь шла, теперь у меня все есть, но жизнь-то проходит. Знаешь, ты же палец о палец не ударил, чтобы достать что-то, привезти, у других, между прочим, этим мужья занимаются. А ты мне говоришь: интеллигенция! Какая интеллигенция? Если раньше Онегин был интеллигент, это было видно. Интеллигент пол не мыл и не подметал. Сейчас нет интеллигентов, а есть интеллигенция! Это ты так думаешь… Если Печорин был интеллигент, это было видно. У него был слуга… он жил…
— Онегин и Печорин не были интеллигентами. Ты путаешь разные вещи. Они были дворяне, и они были привилегированным классом…
— Меня класс не интересует! Меня интересует, как живет человек. Если хорошо, со вкусом, над каждой копейкой не дрожит, он больше интеллигент, чем ты, хоть пусть и на лотке торгует. А у тебя в кармане лишь малиновый звон. Раньше были интеллигенты, а сейчас их нет Все смешалось. Сейчас — интеллигенция! А ты этого не понимаешь, дальше надо смотреть. Надо быть хоть чуточку оборотистей. Понял?
— Как ты?
— Хотя бы как я.
Жена говорила быстро, размахивая халатом, который так и не надела, и в ее голосе чувствовалось торжество человека, добравшегося наконец до того, что ему казалось победой.
Мирошин вышел из спальни, но она направилась за ним, повторяя о необходимости думать так, как ей казалось правильным: она его учила. Он вышел на балкон и закрыл дверь.
Раньше у них тоже возникали ссоры, но в самом начале уже был виден конец им, и он первый приходил мириться, а после этого жена, чувствуя себя виноватой, становилась добрее, ласковее. Но сейчас Мирошин не мог понять жену. Откуда у нее такое потребительское отношение к жизни? Знакомые ей нужны только для того, чтобы что-то купить, приобрести. Конечно, она была одна у родителей. И сейчас еще теща глубоко убеждена, что ее дочь обладает выдающимися музыкальными способностями.
Впервые появившись в квартире у своей будущей жены, Сергей был удивлен: на столе, шкафах, просто на полу стояли безделушки, то ли сувениры, то ли подарки… Мать Светланы, угостив его чаем, то и дело заговаривала о своей дочери. Финалом этой беседы был показ пухлого альбома с фотографиями единственной дочери: с пеленок, на которых лежал толстенький, ухоженный ребенок, до последнего курса института — в черном толстом вязаном жакете с жестким высоким воротником, плотно облегающей короткой юбке, белокурая маленькая головка на тонкой шее… Вот она в десятом классе, и, между прочим, у нее в аттестате только две тройки, а то она бы получила пусть серебряную, но медаль, — холодные глаза с еле заметными, утонувшими в них зрачками, расплывшееся лицо неопределенного рисунка. Вот возле Большого театра, вот возле афиши — опера Чайковского «Иоланта», вот в сквере около фонтана, а вот на даче, лежа в траве, в гамаке и на велосипеде, а вот за пианино, за столом с приятелями: в вытянутой руке с браслеткой — фужер с шампанским, а вот в машине за рулем… Все для большой биографии. У самого Сергея только две фотографии: у отца на коленях сидит надутый карапуз с большими ушами, в четвертом классе — остриженный наголо, с оттопыренными ушами, в шубке из овчинки домашней выделки. Может быть, ему так дороги эти пожелтевшие фотокарточки потому, что их всего две.
Жена все тараторила, обвиняя его в невероятных грехах, и в ее голосе, в лице, во всей обнаженной фигуре было нечто такое, от чего ему становилось досадно за себя и грустно. Казалось, Светлана обманывает себя, его, обманывает всех, с кем соприкасается, и в этой бесстыдной лжи, как ни удивительно, участвовал и он сам, ибо он — ее муж, ибо он обманул когда-то себя, Зину, а следовательно, и всех знакомых, родных; таким образом, в этом кругу лжи находятся, того не подозревая, столько людей. И всему причина — один он.
Мирошин подставил в ванной голову под кран, зная, что жена стоит совсем недалеко, ждет его, наэлектризованная и решительная, готовая высказаться до конца. Беспомощно оглянулся, и если бы из ванной был выход на улицу… Постоял еще некоторое время, пережидая, слыша шлепки шагов Светланы, и направился в спальню — будто спать.