— Ничего ты, папаня, не знаешь, хороший, ничегошеньки. Человек — это сплошь загадка. Все-то ты, родимый, и врешь, хоть и седой.
— Зна-а-ем… — поднимал кверху палец старик.
ГЛАВА VII
В жизни бывает часто, что безделица, так, какой-нибудь никчемнейший пустячок, играет такую же роль, как и важное событие. А потому и говорят умудренные: мелочей не бывает, все важно. И они правы были. Катя соглашалась с ними полностью, потому что сама всегда была занята какими-то мыслями; эти мысли не отпускали ее ни на шаг, и мысли, как ей казалось, очень какие-то важные; кто что сказал плохого о ней, радость ли, маленькая ли, большая, — это не имело значения. Все требовало раздумий, нервов, было капризно и не подчинялось обычному велению логики. И Катя часто убеждалась, что этот пустячок столь же важен, как и все остальное. Глядя на скворца, поселившегося в скворечнике, она думала, что вот живет маленькая птичка, червячков носит, песни поет. Но год назад скворец погиб от холода, а вслед за ним погибли голенькие скворчата, и вот представила Катя, как летал этот скворушка, кормил детишек, старался, чтобы они были сыты; а ведь и его растили, кормили, беспокоились о нем, и до него тысячи маленьких пташек старались из последних сил высидеть, накормить птенцов, порадоваться жизни, вели цепочку поколений во Вселенной до этого вот замерзшего скворца, до нашего двадцатого века; сквозь тысячи, миллионы лет тянулась ниточка — и вот нет ее, этой ниточки. А как тогда над ее слезами потешался Иван Николаевич! А как Катя тогда закричала: «Жизнь — это вот не мелочь! А важнее этого что должно быть? Ничего важнее жизни нет, дядь Вань».
Катя посидела на лавке, и так ей стало грустно от слов шофера, что она заново вспомнила эту птичку и почувствовала, как у нее защемило в глазах от слез, точно что-то должно было случиться. Но все молчало, только слышно было, как где-то куковала кукушка.
Катя встала.
— Ты куда? — спросил старик, цепко и сердито оглядывая ее.
— Посмотрю универмаг. Ой, что ж так долго у нас строят!..
Возле универмага все еще были навалены кучи стройматериалов и царил тот невообразимый хаос, который по обыкновению бывает на стройках, когда все мелочь, а главное только одно — строящийся объект. Фасад был застеклен. Рабочий день уже закончился, и в этот вечерний час, когда солнце, прячась за домами, тополями и ветлами Котелина, заливая палевым боковым светом степь, стыдливо зарделась над далеким окоемом, здесь, среди куч битого кирпича, досок и камня, было как-то особенно уютно. Осторожно касаясь пальцами стекла, Катя обошла универмаг, постояла в тени и неожиданно для себя направилась к старухе, которую в прошлом году встретила на кладбище. «Вот закрутилась, — думала она, вспоминая во всех подробностях встречу со старушкой, девочку Олю, — вот закрутилась и человека забыла». Она свернула в переулок, опять в переулок — а вот и бывшая казарма, и большущий тополь, почерневший от старости, со сломанной верхушкой. А вот и Чапаевская улица, дом 20, и напротив колодец с журавлем. Забор вокруг огромного дома под железной крышей когда-то был, о нем можно судить по полусгнившим толстым столбам. Рубленое крыльцо заскрипело под осторожными Катиными шагами. Строился он, видать, надолго и на большую семью, словно не дом строили, а себе памятник, — зеленые дубовые наличники даже не потрескались от времени, жестяные кружева вокруг по кромке крыши лишь слегка обветшали, петушок на коньке смотрел на восток; фундамент каменный, высокий, словно тысячу лет должен простоять. Катя постучала, никто не отозвался, и она отворила дверь.
В большой комнате пахло влажным, выскобленным полом, стояли здесь две табуретки, стол, железная узкая кровать, большая русская печь.
— Есть кто? — спросила Катя, уставясь на дверь, ведущую в соседнюю комнату.
В доме никого не было. Огромная русская печь стояла в углу, и кто-то на ней копошился. Катя заглянула на печь — серая кошка играла с мертвым мышонком. Катя постояла возле крыльца, подождала, думая, что чистые полы, выскобленные добела, окна, вымытые до прозрачности, — все говорило, что хозяйка собиралась уехать или уж уехала. Только жаль, дом не заперла. И тут Катя увидела старушку. Глядя себе под ноги, та медленно брела к дому. Вначале она Катю не узнала, а потом, попристальнее вглядевшись, слабо улыбнулась.
— Ох, милая, ни сроду б я тебя не признала. Гляжу, идет ктой-то, а кто — не скажу. Зрения мои стали никудышния.
— Как живете? — обрадованно спросила Катя, приседая рядом со старушкой на лавку возле дома.