Она поднялась на второй этаж, где находились хозяйственные товары, обувь, походила и спустилась вниз, направляясь домой.
В дверях опять столкнулась с мужчиной.
— Катя? Ты?
Она сразу узнала его, хотя было темно, жиденько горевшая у входа лампочка совсем не давала света. Сначала ей хотелось бежать, бежать и не откликаться, так сразу вдруг стало обидно и мучительно за все — за мучения, за то, что он долго не приходил, но ноги плохо слушались, а в голове, словно кто ударил обухом, зазвенело, у нее сразу так стало сухо во рту, что она слова не могла вымолвить.
— Катя! — Юра узнал ее, подошел, оживленно что-то говоря, радостно суетясь, от него пахло машинным маслом — это сразу ощутила Катя, не переносившая запахов машинных масел. Она сделала шаг в сторону, чтобы избавиться от запаха, но Юра взял ее за руки своими горячими руками. — Я тебя ждал, Катенька ты Зеленая. Пошли, я на машине. Да что с тобой, красавица ты моя? Столько не виделись, а ты как будто и не хочешь меня… и не рада мене?
Он все пытался заглянуть Кате в Лицо, но она, нагнув голову, не отвечала, стесненная обидой, комом застрявшей в горле, в любую минуту готовая разреветься. Юре стоило больших трудов уговорить ее сесть в машину. А когда он включил в кабине свет, Катя не смогла сдержаться и заплакала, попыталась открыть дверь и уйти. Он включил скорость, машина тронулась, направляясь по дороге мимо нового общежития в степь, где видно было, как мотаются столбы света от других автомобилей, прыгающих на ухабинах. Машина неслась быстро, из-под колес вылетали ожившие от света и грохота, еще не успевшие улететь перепелки, куропатки, летели некоторое время в свете фар, радуясь и пугаясь, и ныряли в темноту. Они ехали так час, в кабине стало жарко, и Катя опустила стекло.
— Жарко? — спросил Юра, выключил мотор, и сразу уплыл куда-то шум, исчезли сквозняки, осталась только, казалось, одна Катя.
Катя ни о чем не думала, обида сама по себе прошла, на время ее охватило равнодушие, было все равно, куда едет машина, долго ли будет мчаться по ночной степи. Машина остановилась. Катя соскочила на землю, направляясь в темноту.
— Ты куда?
Ее словно кто подстегивал, звал в степь. Было темно, только вдали виднелись какие-то огоньки. Но это было так далеко. Катя услыхала догонявшего, запыхавшегося Юру и остановилась. Она совсем не устала от быстрой ходьбы. Ее волновало не присутствие Юры, а сама степь, огоньки, таинственно горевшие вдали, — огоньки бередили какие-то смутные ощущения.
— Катенька, ходишь ты, скажу я тебе! — проговорил Юра, останавливаясь рядом. — Смотри, Катенька. А до машины, видишь, сколько? До машины, как до звезды небесной, далеко! А?
Катя не ответила. «Что говорить, — думалось ей, — когда и так все ясно. А слова — это всего лишь слова. Слова и останутся словами». Она поглядела на Юру, — в слабом свете фар чуть виднелось его бледное лицо, но глаза, ставшие, казалось, еще глубже, отливали влажным блеском, затаенно отражая далекие огоньки. Глаза были словно небо, в них так же горели звезды.
— А чего ты так долго не появлялся? — спросила Катя, поворачиваясь к нему и теряясь от неожиданно пристального взгляда Юры. — Опять ездил?
— Ездил. А потом машину ремонтировал… У меня права отбирали на месяц. Святое мое слово!
— За что? — удивилась Катя.
— Да шибко гонял по городу машину, Катенька ты Зеленая, выскочил разочек на площадь Центральную, а тут ГАИ. Хоп меня за это самое, прокол сделало. А ну в этот же день… Давай сядем, чего стоим?.. В этот же день, как нарочно, столб, — ну, это, ну, сдавал назад под погрузку… сшиб телеграфный, хотел удрать, а тут мильтон стоит, рукой машет. Подошел!.. «Ваши права?» — козырнул. Козырять они мастера. «Заглянем в отделение». Права в карман и — жуй резину, гони самогон. Лишили на месяц. Просил. Разве дадут! — горько покачал головой Юра, сел на траву, села рядом и Катя. — Целый месяц слесарил.
— Это что такое? — спросила Катя, глядя на далекие огоньки и думая, что далекие огоньки — это как счастье, которое зовет, манит, и видишь его, но только знаешь, что никогда оно не будет твоим.