Моргунчук в то утро стоял в воротах без фуражки, полагая, что волосы от солнца или от дождя обретут способность регенерироваться и лысина его неожиданно покроется густыми волосами. Дома же он в великой тайне натирал лысину растительным маслом, прослышав, что подобные процедуры весьма способствуют прорастанию волос, и накоплению мудрости. Моргунчук при всем при том носил галстук, считая такое свидетельством высокой культуры, носителем прогресса на современном сложном историческом этапе. Как говорил, одним словом, Гаршиков: «Бо-олшой человек дремучая Моргунчук».
— Это ты опять опоздала?! — сказал он так громко, завидев Катю, что она от неожиданности вздрогнула.
Моргунчук любил говорить громко, чтобы все слышали, преследуя, как он считал, чисто педагогическую цель, полагая таким образом внушить подчиненным необходимость ходить исправно на работу, а себе — право появляться в любое время, не беспокоясь о том, что они придут на работу не вовремя. Будучи не первый год женатым, он тем не менее по очереди ухаживал за всеми женщинами, работающими на базе, и всеми по очереди был отвергнут. Однако такое обстоятельство не обескуражило себялюбивого Моргунчука, но зато породило в нем безудержное стремление доказать, что все они потому отвергли в нем мужчину, что ни больше ни меньше, как поняли «свою недостойность».
— Понимаешь, что такое десять минут опоздания?! Погоди, не уходи. Я с тобой, кажется, разговариваю! Преподобная Зеленая! Пого-оди! Зе-ле-на-ая! Ты понимаешь, у нас в СССР проживает двести с лишком миллионов людей, а может, в данную секунду родилось еще немало. Соображаешь, если каждый опоздает на десять минут? Сколько получится?.. На столько времени удалится наша главная цель и наше движение!
Катя остановилась, не слушая его и, так как подобное приходилось слушать уже не первый раз, все еще переживая бессонную ночь. Заметив, что его не слушают, Моргунчук понял, что она опоздала из-за каких-то своих дел. Наперед зная, что за каждым человеком водится грешок, а следовательно, его всегда можно ругнуть и обязательно попадешь в цель, Моргунчук, как обычно, подозрительно посмотрел на Катю, ехидненько сощурил глаза, как будто уже уличил Катю в грехах.
Заметив его ехидненькую улыбочку, Катя повернулась и быстро ушла под навес. Подле бурта сидели ее подруги, укладывая картошку в мешки. Она села, прихватив пустой мешок, и принялась набирать картошку.
— Чего циклоп придирается? — спросила Нинка Лыкова, не поднимая головы, быстро кидая в мешок картошку и отбрасывая в сторону гнилую.
Катя не ответила. Она просто не слышала; ее все влекла какая-то мысль, которую она силилась ухватить, но эта мысль, приятная, нежная, от которой в голове стоял радостный звон, вилась вокруг да около, и поймать ее было невозможно. Но и оттого, что мысль вилась рядом, прекрасная, хотя и непонятная, ей стало удивительно хорошо, и она боялась одного — упустить эту непонятную мысль.
Женщины к обеду устали и сели отдыхать, а Катя работала, не замечая по-прежнему никого вокруг, пока Лыкова не обняла ее сзади за плечи и не опрокинула на спину. И тут женщины расхохотались так, что вернувшийся из дому сторож Деряблов уставился на них, удивленно хлопая глазами.
— Жеребчихи, — проговорил он довольно, улыбаясь и глядя на них повеселевшими глазами.
— Сам ты мерин сивый! — крикнула Нинка Лыкова. Деряблов обозлился, сплюнул и направился в угол базы, куда недавно привезли машину моркови. Он очень любил морковь. И ни разу за свои семьдесят пять лет не наелся ее досыта, до отвала. Выбрав самую крупную, сел, очистил ее и с наслаждением откусил, зачмокал, морщась от боли, так как жевать было почти нечем — во рту у него торчало несколько коричневых обломков. С сожалением старик подумал, что теперь в жизни он не сможет восполнить этот досадный пробел, и пожурил свою непутевую жизнь, лишившую его еще одной радости.
— Федотыч, жуешь? — спросил подошедший Моргунчук.- — Кого?
— Ай не видишь? Морковка.
— Так, Федотыч, ведь в СССР двести с лишком миллионов жителей, если каждый по морковке… Это двести с лихвой миллионов штук морковки. В куче этой и тыща не будет…
— А ты, Ляксандрыч, помене на сторону-то ее, родимую, испущай, гляди, тогда и хватит.