Старик и Катя недоуменно переглянулись, Катя встала, направляясь вслед шоферу. Старик взял Юрин стакан, посмотрел на свет, медленно выпил из него, откусил огурец и смачно зажевал, уставившись невидящими глазами в угол.
После этого Юра долго не приходил к ней, месяца два.
ГЛАВА XII
Если пройти по улице Северной к центральной площади и свернуть влево, не миновать самую длинную в Котелине Чапаевскую улицу, пройдя которую очутишься за городом — как раз в том месте, где русло бывшей речки было наиболее глубоким. Есть там места, где вода стоит все лето. Правда, она напоминает уж и не воду, а лужи грязи, но и этого достаточно, чтобы барахтаться ребятишкам, купаться уткам и гусям. К этим местам райцентр, суживаясь, выпирает своими вытянутыми концами; совсем недалеко от овражистых мест видны реденько стоящие домики, маленькие неказистые домики по одному, а то и по два выступили за пределы незримой черты городка. Весной и осенью овраги переполняются водой, тогда не узнать речушку, которая, пенясь и ярясь в круговоротах, несет мутные воды в степь, заливает низины, ямы, просто пологие места, каких полно подле города, и разливается особенно широко, вольготно растекается по степи, образуя на время довольно большие озера, на которые садятся перелетные гуси, журавли, утки. Летом на месте разлива долго стоит зеленая трава, зачастую между владельцами коров и овец идет отчаянная борьба за сочную траву, в любое время дня и ночи вы увидите там пасущихся коров, овец, коз, а летом, когда от невиданной жары пожухнет трава, заливные луга выглядят особенно привлекательно, даже жаворонки поют необыкновенно радостно и звонко именно над заливными лугами.
Октябрь в этом году выдался дождливым. Катя, надев резиновые сапоги, направилась после работы в школу, где она училась в десятом классе вечернего отделения. Шли они вчетвером — она, Нинка Лыкова, Соловьева и Марька Репина. Как обычно, Лыкова говорила о ребятах, которых в Котелине почти нет и вряд ли будут, потому что все, кто за нею бегает, конечно, не сто́ят и мизинца с ее ноги и что, закончив школу, она обязательно поступит учиться в институт в Москве. Нинка была в болонье, в нейлоновой косынке; Катя любовалась ею — так она ладно была скроена, одета, и даже рваные резиновые сапоги на Нинке сидели как-то особенно, облегая ее красивые ноги.
Катя молчала, слушая и не слушая подруг. Говорили все, но слышался только голос Лыковой — говорила громко, беззаботно, не боясь, что кто-то услышит. Катя за всю дорогу не проронила ни слова. Никто из подруг этого не заметил. И так ей стало обидно, так ей хотелось какого-то внимания, сочувствия, что чуть не разревелась.
У дверей она отстала. Никто не заметил, так все были увлечены собою. Катя направилась по Чапаевской улице и шла долго, пока не очутилась за городом, возле оврагов, наполовину полных воды; в овраги шумно скатывались со всех сторон мелкие ручейки. Под ногами чавкало; то и дело слышались крики перелетных гусей, низко пролетающих над городком. В ранних осенних сумерках чувствовалось, вот-вот упадет с неба снег. Далеко над степью и дальше — это над полями ближайшего совхоза — покоился стылый, промозглый воздух. Катя вышла к оврагам и некоторое время стояла, в недоумении припоминая, что раньше ей не приходилось видеть здесь столько воды, оглянулась, присела на корточки и уставилась на воду. Что ей думалось? Она глядела-глядела, потом встала, увидев человека, идущего по расхлябанной дороге в Котелино, подождала, пока он, безразлично посмотрев на нее, протопал мимо. Человек был одет в черное пальто, топорщившееся бугром на спине, а может, он на самом деле был горбатый, переступал медленно и осторожно; было видно, идет он давно, взгляд у него равнодушный, мимо скользящий. Ничего такого в нем Катя не заметила, но через минуту ей стало нехорошо, она даже испугалась, вспомнив глубоко надвинутую на глаза, вымокшую под дождем кепку, большое бледное лицо, глаза, встретившие Катин взгляд с тем безразличием, как если бы встретил он в степи лужу воды. Катя оглянулась. Как было неуютно, холодно, тоскливо кругом. «Что же будет дальше?» — подумала она о себе, присаживаясь на корточки перед водою. Катя внутренне видела себя, будто глаза смотрели каким-то обратным зрением, просматривая всю ее — от головы до пят. Поэтому как-то особенно чутко ей слышалось все, что происходит с ней. Прощупывая себя этим «обратным зрением», она никак не могла заприметить в себе признаки беременности, хотя чувствовала, что именно так оно и есть. Как она догадалась об этом, так с тех пор с нее и не спадал жар, все время у нее словно была повышенная температура. Мерила температуру — она была нормальная. Но все время в теле покоился какой-то сгусток, то и дело посылавший во все стороны тревогу, плескавший при воспоминании о беременности к глазам такие горячие волны, что у Кати рябило в глазах. Катя стояла долго, домой ушла, когда стемнело. Лежа в постели, слушала себя: что же будет дальше?.. Думала о Юре, который не появлялся уже давно. Иногда ей казалось, что теперь-то уж он, Юра, привязан к ней, желает того он или нет, незримой нитью. «Что же это за ниточка такая? — спрашивала себя, прислушиваясь к мышиным шорохам в подполе. — Как бы ее потрогать? Вот жила-жила, а тут р-раз — и опозорилась. А как узнает Иван Николаевич? А как узнают на работе? Лыкова со свету сживет своим смехом». Но как раз почему-то меньше всего Катя боялась Лыковой. Лыкова будет смеяться не над Катиным положением, а над тем, что она не сможет выкрутиться из этого положения… «Вот Марька — та другая, та начнет языки точить. Уж она разохотится».