— Ой! Ну, так просили, дядь Ваня.
— А если я яду попрошу? Дашь? А? Дашь? Обрадуешься и дашь! По глазам вижу поганицу, хитра урка. Эх, молодежь, запереть бы вас туда, там бы вы по-другому запели. Не уважаете нынче почтенных. А пример с кого брать вам? Передо мной и глубокие старцы падали ниц! Падали и ползли ко мне на животе вшивом своем, просили у меня ума. Ума просили! Я родился, может, чтобы источать только один ум. В уме есть слово. То слово знаю на свете один я. В нем сила и огромная творческая бомба. Эх, Катерина, нет мне равных по уму. Нет. Нет. Нет. И не будет.
Иван Николаевич пустился в обычные свои брюзжания. А Катя слушала, ожидая, когда же старик продолжит рассказ о своей долгой жизни, о которой она, прожив столько лет вместе, ничего не знала. Дядя Ваня всегда начинал с того, что прожил долгую и длинную жизнь, но продолжать не продолжал, вечно намекая на что-то, о чем Катя могла только догадываться. Старик часто говорил о полной мудрости жизни где-то «там», но где это было «там», умалчивал. Засыпая за столом, он еще раз упомянул о своей удивительной жизни в центре Москвы, о стадионе, на котором играет его любимая команда «Спартак», проигравшая однажды на его «собственных глазах» никчемной, не умевшей правильно ударить по мячу команде «Динамо».
— Проиграла… — проговорил со слезами на глазах старик и показал на пальцах счет. — Проиграла… пять — ноль. Срам и позор невиданный!
Катя уложила его спать, кинула под лавку чемодан, в который старик успел уложить полотенце, мыло и самодельную деревянную расческу для ухода за бородой, постояла, прислушиваясь к сонному бормотанию на печи, и вышла в сени, все еще прислушиваясь — то ли уж к себе, то ли к чему-то еще.
Ночь уже властно охватила землю, выставила в редких просветах быстро несущихся туч сторожевые маяки звезд и принялась гонять волглый воздух по улицам да оврагам.
Утром Катя ушла на работу, а старик все еще спал.
Сыро было, хлябало под ногами, и на душе у Кати было так же нехорошо, как и в природе, — то ли от поздней осени, славной промозглым воздухом, ледяными лужами, к утру обмерзающими узорчатыми кромками тонкого льда, то ли от суматошно несущихся к югу туч, низко приопустившихся над землею, — Катя не знала. Недалеко от универмага буксовала автомашина, съехав с проезжей части гравийной дороги. Автомашина протяжно ревела, разбрасывая колесами во все стороны шматы грязи. Катя поглядела на машину и медленно направилась на работу.
Моргунчук в брезентовом плаще стоял за штабелями старых, разбитых ящиков и, делая вид, что работает изо всех сил, наблюдал за приходящими рабочими. Заметив Катю, он недовольно отбросил ящик и вышел навстречу.
— Зеленая Екатерина, — сказал он на ходу, неожиданно свернув на склад, — почему ты, несознательный гражданин, собралась опоздать на работу?
— Кто? Я? — удивилась Катя.
— Не я же! Мне из хорошо проверенных источников известно, что ты должна была сегодня опоздать.
— Кто ж — ой! — вам набрехал? — удивлялась Катя все больше. Ей было и смешно, и обидно.
В воротах появилась Нинка Лыкова, сонно потянулась, направилась под навес, где должны были сортировать картошку.
— Лыкова! — крикнул Моргунчук, снял шапку, протер лысину платком, пропитанным каким-то раствором, долженствующим способствовать прорастанию волос. — Почему опоздала? На две минуты! Слышишь аль нет? Премию надоело получать? Если каждый гражданин опоздает на две минуты… Слышь, что получится? Подсчитай, небось шибко грамотная!
— А кто, товарищ Моргунчук, вчера опоздал? — спросила Лыкова, торопливо оглядывая себя и махнув приветственно рукой Кате. — Пиши на меня, а я на тебя напишу в партийную организацию. Я на две минуты опоздала, а ты на два часа. Напишу, и все подпишут.
— Но-но! — построжел Моргунчук. — Уж и не пошутить у себя на работе? Вон Зеленая хотела нынче опоздать. Работать надо! Если каждый гражданин…
— Кто вам набрехал на меня? — перебила его Катя.
— Кто ж ему набрешет, кроме собаки шелудивой, — смеясь, проговорила Нинка Моргунчуку.
Кате он сказал:
— У мене разведка работает четко. Вы еще спите в сладеньком сне, а я уже все знаю про ваши мысли и деяния. Кто, где, чего. А на тебя, Лыкова, нет только атомной бомбы, — все ж не стерпел, с досадой проговорил Моргунчук, добавляя поспешно: — Молчу!
— Так-то уж лучше, — съязвила Лыкова. — А про атомную войну, так это было бы прямо прекрасно избавиться от таких мозгляков, как ты. Правда, Катя?