Женщина подошла к девочке. Та еще сильнее прижалась к старушке. Но женщина была не только решительная, но и сильная. Она ловко схватила девочку за руку, пытаясь оттянуть от старухи. Девочка держалась, тогда женщина дернула ее так, что она вместе со старушкой чуть не упала. Девочка заревела. Опустив руки, заплакала и старушка. Тогда женщина дернула, разозлившись, посильнее девочку, девочка упала, успев схватиться за ногу старухи, а старушка наотмашь ударила женщину.
Если бы не Катя, все кончилось бы плохо. Разъяренная такой неслыханной дерзостью, женщина отпустила девочку и бросилась на старуху.
— Чего, чего вы делаете?! — Катя кинулась к разъяренной женщине, поймала ее за руку, изо всех сил притянула к себе, поймала другую руку, которой она продолжала махать, стремясь ударить побольнее старуху. — Как не стыдно! Какая ты мать после этого?! Опомнись, негодяйка! Чего ты делаешь? Опомнись!..
— Отпусти, отпусти! — рвалась женщина, все еще горя желанием отомстить старухе. — Моя дочь!… Она меня бьет! Отпусти ты, мерзавка! Селедка паршивая, отпусти!
— Вон отсюда! — громко закричала Катя. Она была сильнее и ловчее женщины, и та это почувствовала, сопротивляясь уже по инерции. — Чтоб тебя здесь не было! Вон отсюда!
— Я с милицией приду! — Женщина схватила куртку, хлопнула дверью так, что стекла в окнах задрожали. — С милицией! Слышите?
Старуха плакала, ревела Оля. Катя помогла подняться старухе и тоже заплакала…
Женщина, слышно было, протопала по сеням, нарочито громко топала, давая понять, что она из тех, кто так просто с поля боя не уходит, потом задела ногою ведро, наддала по нему ногой, и оно долго гудело в сенях. Обиженная, со стыдом выдворенная из дома, она теперь ненавидела этот дом. У нее от злости все жилы внутри дрожали, — от унижения, от негодования подвернувшимся прутом с яростью хлестнула по окну, которое осыпалось мелкими стеклянными осколками. Она еще долго кружила возле дома, придумывая одну кару страшнее другой этим людям, считая их прямыми виновниками случившегося, крушений всех надежд. Виноват этот дом, эта старуха; все ее несчастья в личной жизни произошли из-за того, что ребенок жил в этом ненавистном доме! И мысль, что вся ее жизнь испорчена именно потому, что она бросила маленького ребеночка, который еще нуждался в материнском молоке, буквально на второй день после своего появления на белый свет, вселила в ее душу суеверный страх, а вместе с ним и боязнь ответа за случившееся. Но с тем большим уж ожесточившимся желанием женщина стремилась теперь отнять ребенка у старухи.
ГЛАВА XIII
Катя ушла домой поздно. На улице часто останавливалась, оглядывалась, вспоминая, как женщина со всех сил ударила чем-то по окну и как зазвенело разбитое стекло. Кате все казалось, что без нее может произойти несчастье. Дойдя до центральной площади, она повстречала женщину, но в полутьме не смогла рассмотреть лицо. И вернулась. Нет, в доме и вокруг было спокойно. Но почему же так сердце болит?
Иван Николаевич сидел у печи и щурился в книгу, а по щекам его скатывались на бороду слезы. Он поднял на Катю глаза и прицокнул языком.
— Черт ее возьми!
— Кого? — удивилась Катя, стаскивая с себя плащ. — Библию, ой ли?!
— Ее. Как увсе у них тут правильно. Апостолы говорят. Апостолы дела делают, одни великие. Неужели человек так не может? — Старик встал, опять сел и прочитал, поднося книгу близко к глазам: — «Слепые прозревают и хромые ходят, прокаженные очищаются, и глухие слышат, мертвые воскрешают, и нищие благовествуют». Нет. Нет. Нет. Катерина, это такое, что ежели б в жизни такое было, то с меня р-раз сорок годков — и я тебе в женихи бы прыгнул. Вот это книга, вот это сказка! Даже получше. Мир — это не знаю что. Катерина, если взять прошлое, настоящее и будущее — это что? Как думаешь? Эх, нет умного человека поговорить о нравственной основе современного человека и о производительных силах. Не с кем. Мир тесен, хотя мир велик, — многозначительно произнес старик слова, где-то им услышанные. Он часто прочитанное или услышанное выдавал за свое, стараясь этим удивить людей, заставить их о нем думать и восхищаться. — А ведь, Катерина, гляди, что пишут: «Но Иисус сказал ему: «Предоставь мертвым погребать своих мудрецов, а иди благовествуй царствие Божие». А? Видишь? Это Лука говорил, умный, зверюга, был. А я тебе еще скажу от себе: предоставь живым жить, а счастливым соли съесть побольше, а страждущим дай счастья, а плачущим радость и улыбку, а уж безденежным денег и пошамать хорошо. Надо добавить это в Евангелие и Библию. Мне т а м один говорил: «Иван, знай, Библия вся такая, ее тоже сделали люди. Такие горемыки, как и мы. Человеку страшно без всего жить, даже без бога. У человека есть страх, веселье, смех, боль — от природы. А причины возникновения всего этого не видно. Кто дал это? Никто не знает. Вот он и выдумывает причины. И только мудрец раньше всех доходит, что все равно все будут в одном месте, а остальные создают учения, библии, уцепляются за них, как утопающий за соломинку. А лежать будем там, где все золото сгниет, трухой источется, а слава не задержит разложение в прах человека. Но как, как все это обойти? Как?