— Вот, видишь, папаша, кондор — это хищник из Южной Америки. Ты ошибся. Да мне нельзя врать, душу выну и на стол положу, заместо свечки пускай светит. Пусть полюбуются люди: это, мол, Гурьянов положил чужую душу за враки. Вон какой Гурьянов! Катя… — Юра пошел навстречу. У Кати щеки покраснели, и она зарделась, чувствуя, как наливается вся — то ли от стыда, то ли еще от чего другого — теплом. Как это бывало в такие минуты, когда приходилось сильно волноваться, она плохо стала видеть сузившимися глазами. — Здравствуй, Катя!
— Здравствуй. Здравствуй. Ты чего воюешь с дядь Ваней? — спросила она и сразу провела его в свою комнату, оставив дверь открытой, чтобы и показать себя полной хозяйкой, и чтобы старики не подумали чего плохого. — Садись. Чего ты такой невзлюбчивый к дядь Ване? Не успел прийти и — на тебе — уж война. Садись. Вот сюда, к печке, а то не прогрелось в комнате. Так. Сиди. Чаю хочешь?
— Ах ты, черт! — спохватился Юра, оглядывая себя в зеркале платяного шкафа. — Ах, черт и дьявол, новый пиджак забыл надеть. Пальто надел, а пиджак забыл, не успел. Пиджак, знаешь, больно красивый, и узкие, модные брючки. У меня их несколько, одним словом, пять пар, и все новые, импортные. Нет, вру, шесть у мене… Не вру. Святое слово, не вру! Не веришь?
Юра посокрушался некоторое время, притворяясь человеком богатым, солидным, но забывчивым, пытливо поглядывал на Катю, стараясь узнать, верит или нет. Катя принесла чаю. Он сразу сел за стол, не дожидаясь приглашения, не спуская с нее глаз. А она смущалась под его взглядом, беспокойно суетилась, и все не хотела оставаться с ним с глазу на глаз. Наконец, прикрыла дверь, села напротив.
— Ой, где ж пропадал? Что ж так долго не видать тебя? Я все ждалки прождала. Уж подумала, что не встреча нам с тобой. Нету и нету. Где ж пропадал?
Юра смутился. Потом отхлебнул глоток чаю, откусил печенья, внимательно прищурившись, поглядел на Катю и грустно улыбнулся.
— Знаешь, Катя, красавица ты моя бесподобная, — тихо, как бы в задумчивости, проговорил он, не сводя с нее глаз.
Глядел он на нее широкими, влажно блестевшими глазами пристально, неподвижно. Ей даже стало не по себе от его неподвижного взгляда, и она подумала, что лучше бы он не говорил то, что хотел сказать, хотя она и не подозревала, что именно Юра хотел ответить на ее слова. Но от его взгляда было нехорошо. И Кате от догадки стало не по себе. Лучше оставить все так, как было, думалось ей, так лучше, и все как-то само собой образуется. И если он скажет то, о чем она догадывалась, пряча эту догадку поглубже, будто ее и не было, пряча подальше от себя, то нужны будут новые, неприятные какие-то слова, неприятные взгляды и все остальное, что и погубит его любовь к ней. А ее он любил, она это видела по глазам.
— Я ездил в Минск. Район получал новую технику, машины, потом ездил на автозавод в Москву. Тоже машины получал. Гурьянов нужен везде, как есть серьезное дело. Меня начальство ценит, я специалист высшего класса. Меня ценят, со мною не пропадешь… Машин навезли уйму, завалили весь район. Больше, чем людей. Гурьянова и туда и сюда, нарасхват.
— Ой, ладно хвастать-то, — сказала весело Катя.
— А я не хвастаю, Катенька. Кабсдох, не хвастаю.
— Ну, чего ж в Москве видел? — спросила Катя упавшим, слабым голосом, довольная, что, оказывается, Юра пропадал не здесь где-то, а ездил по важным делам. И не куда-нибудь, а в Москву.
— Ничего не видел, — сокрушенно, все так же не сводя с нее глаз, продолжал Юра, осторожно положил свою руку на ее, теплую, мягкую. — Я ходил и видел не то, что видел. Не Москву. Я ее видел и ранее, когда воевал. А видел тебя, Катенька. И все мне думалось, когда что-нибудь интересное видел, как бы хорошо, если бы рядом была ты, а смотрели бы мы Белокаменную вместе. Одному мне не шибко интересно. Увижу что хорошее — и уж не мило; а как бы, думаю, вместе распрекрасно было! Измотался, Катенька ты моя распрекрасная, без тебя. Что делать? А ты без меня не скучала?
— Скучала. А я думала долгое время, чувствовала, будто ты рядом, вот близко стоишь где-то. И точно тебя кто держит и не пускает.
— Держит.
— Ой, кто? Угадала я? Вот видишь, Юра, я все знаю и все на расстоянии вижу.
— У тебя, что ли, локаторы? — удивился он, залпом выпил остывший чай, повернулся к двери и погрозил пальцем, вскочил, крадучись направился к окну. — Думал, кто следит.
— Кто ж там может следить? Никого нету. Сиди. Дай твою руку. Вот так. А теперь скажи: ты, Юра, три месяца был в командировке? Ой, ведь, врешь ведь? Соскучился, говоришь, а что-то не шибко торопился? Ой, ведь врешь, ведь? А вот я уж думала, а и не знаю почему, я всю голову продумала… Не узнаешь ни за что.