— Скажи, Катенька, скажи! — умоляюще проговорил он. — Скажи, моя милая Катенька, зуб выдерну — не отгадаю. Святое мое слово.
— Дядь Ваня говорит, что ты цыган, а раз так, то отгадай. И не хочу я тебе бередить понапрасну, Юра, — заговорила она медленно и тихо, уйдя сразу вся в себя. В какой-то миг на Юриных глазах она буквально преобразилась. — Господи, что говорить, Юра! Мы не дети. Как хочешь, знай, но для тебя это ничего, и я от тебя ничего не хочу, не думай ничего. Думала, ошиблась, но три месяца прошло…
— Чего, чего, чего три месяца? — нетерпеливо заморгал Юра, неловко навалившись плечом на стол и чувствуя, по обыкновению, как ножом прошелся холодок по животу. Такое у него бывало, когда сообщали что-нибудь неприятное. И глаза его снова широко и пристально глядели на Катю, что-то в них вздрогнуло настороженно и замерло, и только веки напряглись, постепенно суживаясь. — Не веришь мне? — выдавил из себя Юра неожиданно пришедшее к нему. — Не веришь мне? А я тебе, как святое слово, верю и говорю. Как мне тебе доказать? Дай нож, я себе палец сейчас отрежу. Дай нож, я сейчас отрублю, чтоб доказать! Дай! Докажу…
— Ты с ума спятил?! — Катя засмеялась, наклонилась над столом и ласково провела по его жестким волосам ладошкой. Он поймал ее руку, прижался губами. Кате стало щекотливо, приятно, но она стыдливо отдернула руку, глаза ее повлажнели, наливаясь горячими слезами. Ей приятно было от слез, от того, что вот она смотрит на Юру, и он видит ее слезы, видит и понимает. И вот уж первая слеза кинулась по щеке, на стол, и Катя вытерла глаза.
Она давно готовилась к этому, к встрече, представляя, как придет Юра, и как она скажет ему обо всем — обо всем, что было и будет. Катя тогда и слова знала, какие именно скажет, все приготовила заранее, вроде все рассчитала. А сейчас эти слова выскочили из головы, и даже если что она и припоминала, то уж казалось не столь стоящим, как тогда.
— А ты в Москве не была? — спросил Юра. — А хочешь, дай мне еще чай. А если лень, не стоит. Я чай пью всегда. И зимой и летом, Катенька ты моя Зелененькая, тебе, чай, чаю много надо напасти, — рассмеялся Юра игре слов «чай чаю» и еще раз повторил, встал и быстро-быстро заходил по комнате, будто что-то придумывая и торопя мысль, и, пока Катя ходила за чаем, раз двадцать прошелся от окна к двери и обратно. Глаза его лихорадочно блестели.
— Москва — город большой, — ответил, видать, своим мыслям Юра, заслоняя этими словами основную, мучившую его мысль, словно щитом. Но то, что он пытался это сделать, а не, как обычно, мыслить вслух, разозлило его. И он решился спросить: — Скажи мне, Катенька, скажи только правду! Вот ты недавно упомянула три месяца, так этими словами, чего ты хотела сказать? Скажи? Чего скрывать от мене? Не утаивай! Если я так долго был в удалении и не приходил к тебе, то я не поверю сам себе. Это меня больше всего и волнует. Вот же святое мое слово. И тогда лучше, лучше не говори, если ты этим словам могла поверить. Я тебя, Катенька, люблю. Вот. — Он встал, будто собираясь уходить, снова сел и торопливо начал пить горячий чай, обжигающий губы. — Я тебе говорю это. Святое мое слово. Ты не веришь мне?
— Уж верю.
— Ну, так, а чего, если веришь, ты про три месяца заговорила? Думаешь, легко ли тебя не видеть и не слыхать? Ух как нелегко мне бывает. Вот тебе святое мое слово.
— Не об этом я, Юра, и не волнуйся. Я тебе верю, — проговорила Катя, жалобно глядя на него, видя в нем настойчивость, неловкость, чувствуя это и в себе и не зная, решиться или промолчать, и в то же время ощущая в себе, как твердо толкает ее в груди сердце: говори-говори… «Как бы чего не подумал плохого, как бы не подумал, что я его сманиваю», — решила Катя.
— Совсем не об этом, Юра, я тебе говорю. Совсем не об этом…
— А об чем же? — Юра, склонившись над столом, перестал пить чай и пристально всматривался в Катино лицо. — Об чем?
— Ребенок будет, Юра, — сказала Катя, чувствуя, как наливаются глаза слезами. Она не выдержала и заплакала. Она хотела его тут же успокоить тем, что это ни к чему его не обязывает, это ее личное дело, а не его, но не могла. Вышло бы очень плаксиво.
Юра некоторое время глядел на Катю, не сводя с нее глаз, будто всматривался, видел ее всю, чувствовал каждую ее жилочку, но что-то не мог в ней понять.
— Нехорошо? — сказала она просто так, то ли спросила, и, запрокинув голову, посмотрела на него как бы свысока и уж заранее решив: будь что будет, все равно хорошо не будет.
— Нет, красавица, не нехорошо, — ответил степенно, но неожиданно твердо Юра и направился к окну, постоял некоторое время там и, повернувшись к ней, сказал: — Все.