— Предположим… Альтернативно, — ответил Гаршиков, улыбаясь, как улыбаются первокласснику. — Слово кое-что значит. Но позвольте, — студент явно подражал кому-то из своих преподавателей, — что это за странное т а м, как изволили вы выразиться, старче, изволили только что упомянуть?
— А… — разочарованно махнул рукой Иван Николаевич, ожидавший, что студент примется сейчас ломать копья, сейчас, когда, как ему казалось, он высказал свое самое глубокое суждение о жизни. — Все то же. А вот вы, студент Московского университета, и вот скажите: прав я или неправ?
— Альтернативно с вами можно спорить, так как недавно установили ученые — все в нашей жизни относительно, всякая вещь материальна, а слова, как известно даже человеку с нулевым интеллектом, не материальны. А отсюда историческая закономерность. Это, кажется, не вопрос жизни и смерти. Так ведь, Иван Николаевич, дорогой старче, земля наша маленькая! Большие вопросы ставить нельзя, вредно, — спокойно, слегка усмехаясь, заключил Гаршиков.
— Нет. Нет. Нет. Все дело в слове, — не соглашался Иван Николаевич. — Вы говорите — маленькая. А словами можно доказать, что на самом деле она во Вселенной самая большая.
— Альтернативно, — неопределенно ответил студент, которому надоел разговор с нудным стариком, и он посматривал по сторонам, выбирая момент уйти. — Нельзя всех дохлых собак вешать, старче, на одно только слово.
— От дохлых собак воняет, — со значением сказал Юра, положив свои огромные руки на стол. — Один учится. — Он посмотрел на студента. — А другой ничего не делает, волынит всю жизнь, решает вопросы, которые любая курица решит. — Он посмотрел на Ивана Николаевича. — Одному в голову приходят слова, другому приходят тоже слова, и все одинаковые. Так, Катя? Так. Почему приходят слова одинаковые? Ответьте мне? Не ответите! А вот если у меня попросят по-хорошему рубашку, я отдам. Майку — я отдам. Раз такое дело, раз человеку нужнее, я отдам. Я все отдам. Но если мне скажут такое слово: «Дай рубашку!» — и таким повышенным голосом, то я так дам вот этим кулаком — косточки не соберет, а не то рубашку. Вот и слово, Иван Николаевич Курков. Всяко слово бывает.
— Кулаки у тебя не как у ученого, здоровые, — сказал Гаршиков иронически.
— Здоровые, чего там, — смущенно согласился Юра.
— Главное в жизни не кулаки, а порядок, тогда кулаки не нужны будут. Слову дать порядок. Сказано: молчать! Молчи. Встал, поел, поработал; поел, говорить нельзя, поужинал, свободный порядок главное, а не так — кулаком. Так и дурак сумеет. Лег и лежи, хочешь спи, а не хочешь — не спи. Нет, порядок есть порядок. Вот что я люблю. А как вышел оттуда, так, веришь, студент, все завертелось. Как чуть что, тебя последними словами обзывают. А нет, чтобы их запретить. Пообедать негде, поспать негде, все с трудом. А т а м все приготовлено. Плохо ли, хорошо ли. Начальство любит людей послушных, верных. Чистота кругом, хорошо. Слово силу имеет. Сказано — сделано.
— Старче, как установили ученые, согласно теории относительности, вероятности, согласно логике факта, слово мы внедряем в дело, облекаем в материальную оболочку. И Аристотель прав. — Гаршиков досадливо усмехнулся.
Он ерзал на табуретке, подыскивая предлог, чтобы уйти. Юра слушал старика, и в глазах его можно было прочитать укор, и он время от времени перебивал старика. Наконец, окончили говорить, и Юра сразу воспользовался моментом:
— А вот, студент, назови мне вулкан в Европе с самым длинным названием… А? Что? Чегошеньки? То-то. А? Чего?.. Не знаем. Понятненько. А вот — Хваннадальехнукур! Высота его?.. Ах, не знаем тоже. А? Чегошеньки? Не знаем. Две тысячи сто девятнадцать метров, а не сантиметров и не километров. Подчеркиваю. Ровно и ни сантиметра больше.
Гаршиков рассмеялся, вставая. Лицо его расплылось в задумчивой, иронической улыбке, казалось, он говорил, что все это чепуха, а вот то, что я знаю, мол, — это да, этого никто не знает, потому что не каждому дано знать.