Выбрать главу

— Так я получаю, Александр Александрович, газету.

— Вот тебе, молоток, задание. Объясни, что нужно хорошо работать. Кругом крепко стоим, но обстановка чревата. Чревата. Поняла? Погоди, погоди. Дай поговорить. От этого зависят успехи общих успехов.

— Работа ждет, — сказала Катя, направляясь на склад.

— Слушай, Зеленая, может, мобилизуешься? — доверительно приблизился он. — Прочитаешь лекцию. Мобилизуешься и прочитаешь. Сама понимай, с вертихвосток ни грамма не возьмешь. А ты серьезная, старше́й-то их. Мобилизуешься? Тему дам тебе: «Здоровье наших детей — наша забота!» Я тебе расскажу, как надо.

— Ой, что вы! Не смогу.

— Гляди, Зеленая, гляди. Не опаздывай! А то у меня не отвертишься. Как это так ты не можешь, а опаздывать — первая!

Весь день Катя работала, на обед не уходила — не хотелось есть. В теле ощущалась слабость, и она только изредка выходила под яркое солнце обсохнуть, так как сильно потела. Оставив капустные чаны, из которых сильно пахло прелью, отчего у нее кружилась голова, выходила во двор и, подставив лицо солнцу, чувствовала, как медленно просачивается в нее солнечное тепло.

После работы Катя в школу не пошла, а постояла на центральной площади, надеясь встретить Юру, поглядела на разъезжающихся работников райкома и побрела по Чапаевской улице к оврагам. Земля еще была сырая, а овраги, переполнившись водою, недовольно урчали, отдавая избыток влаги лугам. По черной земле ходили грачи. То там, то сям островками зеленела трава.

И тут она увидела человека: одет он был во все черное, переступал устало, осторожно ставил неверные свои ноги, будто протопал не один километр по тяжелой земле, смотрел прямо перед собой, будто никого и ничего не видел, и этим своим взглядом искал что-то далекое, призрачное и стремился к этому далекому, призрачному. Катя поглядела на его бледное лицо и вздрогнула, вспомнив ранние осенние сумерки, старика с бледным лицом, в черном пальто, черной кепке, с бугром на спине…

«Это беда моя», — подумала Катя и съежилась, присев на корточки перед оврагом. Через минуту встала, направляясь кружным путем домой, растерянно оглядываясь на черного путника, бредущего устало по земле.

* * *

Юра не приходил. Неделю она ждала. Терпение ее кончилось, и она направилась на автобазу. На автобазе спросила у стоящего возле разобранной автомашины пожилого мужчину о Юре. Мужчина равнодушно поглядел на нее и спросил:

— Вы кто? Сестра?

— Сестра, — соврала Катя, стараясь выдержать взгляд мужчины.

— Тут такая закавыка… — с готовностью стал объяснять мужчина, сняв полосатое кепи и почесав за ухом. — А ну, пошли к его машине!

Он направился к недалеко стоявшему самосвалу, открыл дверцу, в кабине никого не было.

— Тут такая закавыка, что без поллитры не разберешься, — сказал мужчина, глядя вприщур на Катин живот. — Он тут усю зиму спать ходил в машину. Он с ей-то, женкой, не живет. Уж такая стерва, настоящая курва. Деньги забирает за него полностью. И копейка в копейку. Он только живет прогрессивкой да левой копейкой. А в наше время какая левая, сами знаете. Слезы одне. А он ни днюет, ни ночует дома, живет как собачонка какая. А сам душевного покроя человек, золотые его руки. Навчерась диво отмочил. Посадил ее в машину и давай по степу гнать со всего маху. Гонит, гонит. Она: «Стой!» Он — ни в какую, гонит, машина по оврагам прыгает Она пугается, степя не ровныя, побило ее в кабине. Она: «Прыгать буду». А он: «Прыгай, курва, богу молить буду, свечку поставлю на разрушенном народом алтаре». Нашла-таки на его стервозность, гонял курву четыре часа по степям, по кочкам, оврагам, рессору сломал. Она в милицию побегла: так и так, муж убить хотел. Она в милицию, а он ей вослед: «Еще разобьешь окно — под колеса положу, весь день по тебе буду ездить!» Дали ему пятнадцать суток, собрание было у нас. Она была: «Коммунистов у вас много, людей нету настоящих. Вон что вытворяют, женщин бьют». — «Коммунисты не подлецы какие, — ответил я ей. — А если бы ты мне попалась, то жива, говорю, была бы только наполовину, а он ангел, что тебя не сбросил в овраг! Ты б у меня, говорю, сама спала всю зиму в кабине, а я на перине цуциком лежал, в потолок плевал». Такая тут закавыка.