Первой крик услышала Татьяна Петровна, искавшая до этого Катю в доме, в сарае, на огороде, — пролил дождь и мог Катю намочить. Татьяна Петровна, в который раз пробегавшая через сени в дом, услыхала крик ребенка и перекрестилась:
— Свят-свят-свят!
Залезла на чердак. У нее тряслись руки и ноги. Как увидела она Катю в луже крови, все поняла, не помня себя, убедившись, что та жива, спустилась вниз.
Хорошо вода в казанке была горячая, и она тут же поставила еще, крикнув старику подложить в огонь дровишек, налила в тазик воды и полезла на чердак. Уронила тазик с лестницы, не держали от волнения слабые руки. Дважды старуха роняла тазик, расплескивая драгоценную горячую воду. Не с испугу руки тряслись, не такое приходилось видеть, а все происходило от торопливости. Поднявшись на чердак, Татьяна Петровна успокоилась окончательно, приговаривала:
— Куда ж тебя занесло, милушка? Чего ж тебя понесло, голубушка?
Конечно, вначале ребенок… Она укутала его, поглядывая на Катю, молчаливо, виновато улыбающуюся. Ребенок попищал-попищал и смолк, а старуха отложила дела и уставилась на него.
— Сколько времени, теть Таня? — спросила Катя, устремив глаза на окошечко.
— Да уж… Да вечер ить. Дожжик шпарит. А я-то убеспокоилась: куда, думаю, она ушла? Она, милушка, вон иде, девочку принесла нам в радость, людям в сладость. Ишь молчит, молчит, а хочешь, голубочек, кричи-кричи. Нехай старый дурак-то услышит да попривыкнет. Синенький ребеночек больненько, ну, да ничего такого, бывают и такие, а живут потом припеваючи сто лет и не жалубятся.
Катя расслабленно махнула, приподнялась. Татьяна Петровна помогла ей, шепча заклинания, которые должны избавить Катю от болезней и осложнений. Катя молча глядела на старушку, не испытывая той радости, которая должна прийти, как она думала, когда появится на свет ребенок.
Катя помогла старухе спуститься, отдала ей закутанного в пеленки ребенка, достала из сундука давно припасенные распашонки, пеленки…
Весь вечер с этого момента они не приседали ни на минуту. Иван Николаевич демонстративно не слазил с печи, считая, что кончилось для него блаженное время. Впервые пришло ему в голову за столько лет жизни у Кати, что если оттеснят его на второй план, придется простить сыновей и вернуться к ним.
ГЛАВА XVIII
К полуночи Катя с Татьяной Петровной сильно притомились, еле на ногах стояли. Старуха совсем выбилась из сил, села на табуретку, тупо глядя на Катю, не могла и руки поднять, так все ныло в теле от усталости.
— Моя Оленька помене росточком вышла, а вот уж покрупнее, — сказала она, ласковая и бессильная от забот, но довольная, с тем легким, труднообъяснимым чувством, когда усталость потопила человека, а ему все же эта усталость в радость.
— А кормить, ой, не надо? — тревожно поглядела Катя на кровать, где, завернутый в пеленки и одеяло, лежал ребенок.
— Кормить-то сразу ни в коем, погодить трошки, пусть ее голодочком протянет, пусть потянется да покричит, уж кричать-то полезно, надо. А вот ноготки что недоросшие, так это к болезням, злые недруги своими ноготками так и цепляют болезни, так и вешают, тут уж гляд да гляд за ней насторожить. А вот моя Оленька… Мать ее не знала, куда девать, то ли отдать кому, то ли в детдом спихнуть. Ну, думаю, уходит ребеночка, ой, уходит. И взяла. Я ее с пипеточки кормить кормила. Так она у меня ни в разу, маленькая, не простуженная. Где-то она?
— Ой, теть Таня, подрастет, мать настоящую найдет.
— Так уж если, — согласилась старуха, вытирая слезы. — Да уж подрастет, тогда и поумнеет.
— А то, — Катя уверенно и быстро согласилась.
— Мать — она все одно как едино пупком с ребенком увязана. Вот я зубами как наловчилась, приохотливо делаю дело это больное. Сколько так делано в жизни, в ней ко всему приучаешься, а особливо когда что на добро все. Було так, что вскорости опосля войны забегаю к Матрене Столбовой, а она благим ревет матом — родила, а отцепиться нету сил никаких, а все ж наружу торчит, кровь хлещет. «Дура, говорю, ребенка — ладно, еще народишь, а ить себе погубишь, грызть надо, коли само не вышло, не брезгуй таким делом». — «Не могу-у!» — кричит. «Как же, говорю, не можешь, коли жить хочешь?!» — «Хочу-у!» — кричит. «Ну, коли хочешь, учись, гляди, как люди грызут». Отгрызла.
Катя прибрала в сундук лишнее и принялась мыть пол. Иногда у нее в животе появлялись боли, она останавливалась передохнуть и снова принималась за уборку. Устав так, что дрожали руки, вытерла взопревший лоб.