Гурьянов поглядел на Катин двор. Возле калитки стояла Катя в белой кофточке, черной юбке, а перед ней низенькая, очень плотненькая женщина в мужской рубашке с засученными рукавами. Катя, сложив руки на груди, слушала, а низенькая женщина что-то говорила.
Гурьянов сторонкой прокрался ко двору, перелез через забор, притаился за сараем так, чтобы его не было видно.
— Допустим, я нашла себе мужа, — говорила твердым голосом женщина, торопливо вытащила из сумки пачку сигарет, закурила, поглядела, зажмурившись, на солнце и продолжала: — Жизнь такова. Я начинаю все заново. Рву старые связи. Все заново. Все абсолютно! Ольга у мамаши. Она меня похоронила, но зато я не похоронила себя. А это главное. Я с этим не посчитаюсь. Интересное дело — она на меня обижается, как будто я не человек и застрахована от слабостей. Допустим, она безграмотная, недалекая, но все же прощать людям разве нельзя? Она меня, допустим, похоронила, хуже не придумаешь. Но я забыла не потому, что мне Ольгу девать некуда, она большая девочка, самостоятельная, но, допустим, по другим причинам. Ольга пусть у мамаши…
— Пусть, — перебила ее Катя, оглянулась, и Гурьянов, выглядывавший из-за сарая, увидел бледное ее, такое родное лицо, что у него дыхание перехватило.
— Допустим, я иногда буду наезжать, но вы не возражайте. У меня будут свои интересы, — продолжала напористо женщина. — Я его теперь уже по-настоящему люблю. Я не ошибаюсь Я знаю мужчин хорошо. Он грамотный, инженер по авиационной части. Серьезный. А это главное. Ему сорок пять лет. Но не подумайте, он не был женат. Мы с ним обо всем договорились: как, что, чего. Все точно, определенно расставим по своим местам, и жизнь пойдет ладно и порядочно. Я уверена. Мы обо всем договорились. Что он принесет в нашу квартиру, что я, как будем жить, питаться, что покупать. Я все продумала на все случаи жизни. Я начинаю заново.
— Как ее начать, жизнь-то? Она ведь не начинается, продолжается ведь. Заново ребенок начинает, а мы уже продолжаем с вами, — вздохнула Катя.
— Ольга, иди попрощайся с мамой! — крикнула властно женщина.
Из дома вышли старуха и девочка. Увидев возле сарая Гурьянова, старуха перекрестилась, присматриваясь к нему, а узнав, покачала головой и улыбнулась.
— Здравствуй, добрый человек.
— Здравствуйте.
Девочка простилась с женщиной. Женщина сухо попрощалась со всеми и ушла, гордо неся свое короткое, полное тело.
Юра молча присел на траву возле сарая. И весь этот день он молчал. Катя говорила, а он молчал. Катя, чувствуя, как проклевывается сквозь недавно перенесенное горе желание говорить, рассказала ему все, а он слушал, молча принимал ее боль, молча сокрушался. В его молчании было что-то неловкое. Но что — никто не мог понять. Говорить в Котелине все умели, а молчать — никто. А вот Гурьянов умел. Вечером Катя вместе с ним сходила на работу к Деряблову, а оттуда по дороге домой ему сказала:
— Ой, Юра, не знаю почему, а уезжай на полгода. Надо так.
Гурьянов молча согласился: раз надо, то надо. Он готов был сегодня уехать, зная, что ей будет от этого хорошо. Он и сам понимал, что нужно уехать, обдумать свое житье-бытье, привести в порядок мысли, чувства. Катя его поняла, и он Катю понял. И был благодарен ей за это.
Катя вышла на работу в автомастерскую через день после появления Гурьянова, как и договорилась раньше. До обеда сидела на работе. К обеденному перерыву к ней приходила Оля, и они направлялись обедать домой. Часа за два до конца рабочего дня опять на работу заявлялась Оля и не отставала от нее ни на шаг. После работы отправлялись вместе к Деряблову, кормили его кур, овец, козу. По дороге домой на центральной площади каждый раз встречали приехавшего на каникулы из Москвы Гаршикова. Он заговаривал о всяких пустяках:
— Видишь, Катя, я в настоящее время поглощен идеей всеобщей цельности. У простого атома есть ядро, электроны. Мы, люди, отличаемся, разумеется, отличаемся, но и мы состоим из атомов, ядер, электронов, мельчайших частиц. В самой мельчайшей частице мы увидим, что я и дерево, предположим, и вот этот камень похожи друг на друга, как близнецы. Объединение всеобщее человека и материального мира — в этом глобальность разума человеческого. Я бросил филологический факультет, перешел на химический. Здесь — будущее, больше нигде ничего серьезного не сделаешь.