Его отвлек тенорок Глебова, который никак не мог слезть с темы Горького и зудел:
– Все знают, что Алексей Максимович любит возиться с начинающими, советы дает, то-се… Зря ты о нем так, старик! Пришел бы на интервью, ну и… того… мог бы с ним поговорить заодно… Насчет твоих книжек. Ну, или пьесы… А что? Он мог бы похлопотать… наверное. Наверху его слушают…
Дверь отворилась, взвизгнув, как рыночная торговка, которой попытались всучить фальшивый червонец, и на пороге возникло новое лицо. Это был молодой брюнет угрюмого вида, одетый вполне по советской моде 1928 года, то есть черт знает как – в гимнастерке, темно-серых брюках и почему-то новеньких бежевых ботинках. Поверх гимнастерки красовался бесформенный черный пиджак явно с чужого плеча.
– Вам кого, товарищ? – спросил Степа.
Вместо ответа незнакомец смерил его взглядом и переключился на Басаргина.
– По-моему, ему Должанский нужен, – негромко заметил Максим Александрович коллеге.
Глебов развеселился: спасаясь от визитов самопровозглашенных поэтов, Должанский даже обзавелся дверной табличкой с надписью «завхоз», но ничто не помогало. Имя было на слуху, его знали, ему несли и несли километры виршей – нескладных, безграмотных, кое-как срифмованных, восхваляющих революцию, ругающих контрреволюцию – и как можно было предъявлять претензии к их авторам, когда ведущие журналы были забиты точно таким же псевдопоэтическим хламом, только срифмованным чуть лучше и написанным более гладко?
– А, значит, ты Должанского ищешь! – Степа приосанился. Сталкиваясь с неопытными новичками, он особенно остро чувствовал свою значимость, а ему ужасно нравилось быть значительной персоной. – Если у тебя стихи про революцию, они могут пойти к 7 ноября, а сейчас рано.
– Про революцию для нас Маяковский напишет, – не удержался Басаргин. – Черта с два он кому уступит свое место…
– Ну вот, видишь, – продолжал Степа, обращаясь к посетителю, который молчал, буравя его взглядом. – Про революцию, чтоб тебя напечатали, надо очень хорошо писать. Или у тебя про деревню? Лучше бы про завод, газета-то рабочая. Сразу же тебе скажу: лирика не пойдет, упадочное сейчас не годится. Нужно про классовую борьбу, актуальные проблемы…
Незнакомец вздохнул и полез в карман.
– Московское управление угрозыска, помощник агента Опалин, – заученной скороговоркой пробубнил он, предъявляя удостоверение. – Ваши документики, граждане, а затем мы с вами побеседуем под протокол.
Глава 2
Потревоженный улей
Опалин сразу почувствовал, что его собеседники насторожились. Румяный пижон с трубкой, тыкавший ему, нашелся быстрее, чем второй – худощавый остролицый блондин с прозрачными глазами и независимым выражением лица.
– Э-э… это вы по поводу украденной машинки пришли?
– Какой еще машинки? – хмуро спросил Опалин и прикусил язык, но было уже поздно. Надо было потянуть время, послушать, что они будут говорить, а теперь они точно знают, что он тут не из-за машинки вовсе.
– «Ундервуд», хорошая машинка была, – вздохнул блондин. – Весной пропала из кабинета машинисток. До сих пор не могут понять, как ее вынесли.
– 800 рублей стоила, – добавил пижон. – Тогда еще гражданин какой-то ходил по коридорам, книжки пытался продавать. Наверное, он ее и спер.
– Но если вы не из-за машинки, зачем же вы здесь? – осведомился блондин, испытующе глядя на посетителя.
– Вам известен гражданин Колосков Алексей Константинович? – спросил Опалин официальным тоном, который плохо вязался с его тонкой шеей и молодым лицом.
– Конечно, известен, он зам Оксюковича! – вскинулся пижон. – А что с ним такое?
Опалин кашлянул:
– Ну… пропал. Вот, разбираемся.
– Это вы зря разбираетесь, – не удержался Степа. – Он в Харькове, с одной… С любовницей своей, короче.
– Вы его там видели?
Вопрос был задан вполне вежливо, но Глебов почему-то смутился.
– Я… мне Марья Дмитриевна сказала…
– А Марья Дмитриевна – это кто?
– Тетерникова, наша старшая машинистка, – ответил за Глебова Басаргин.
– Работает в этом же здании?
– Да, – кивнул пижон.
– Вот и отлично. Давайте ее сюда.
На лице Степы выразилось смятение. Не то чтобы он не привык быть на посылках, но ему куда больше нравилось выполнять поручения лиц, более значительных, чем он сам, а Опалин с его юношеским лицом и странной одеждой не внушал достаточного пиетета. Помявшись, Глебов скрылся за дверью: он рассудил, что произведет в редакции впечатление известием о появлении агента, который расследует бегство Колоскова. На столе Должанского зазвенел телефон, но Басаргин и не подумал брать трубку.