При упоминании миссис Хендрикс, у мистера Джонса портится настроение, поднятое ценой меткого плевка.
— Не нужна нам библиотека, — ворчит мистер Джонс вопреки самому себе и спешит сменить тему, чтобы не быть изобличенным в непоследовательности. — И вообще с чего она взяла?
— Ну, как же, — тянет миссис Джонс в целях выгадать время, — ведь от нас до центральной библиотеки можно добраться только на автобусе. А знание должно всегда находиться под рукой.
— Ничего подобного! — раздражается мистер Джонс. — За знание нужно бороться. Его нужно выуживать голыми руками из помойной ямы. А когда оно за углом, грош ему цена!
Миссис Джонс молчит. Она затрудняется продолжать обсуждение на столь абстрактном уровне. Но горечь поражения быстро переходит в гордость за мужа. Боже, до чего умен мистер Джонс!
Метафора помойной ямы наталкивает мистера Джонса на мысли о вполне конкретной помойке на углу Тополиной улицы и Коринфской авеню. По пятам за эйфорией подкрадывается черная меланхолия. «Это что же, — вдруг осознает неутешительность ситуации мистер Джонс, — теперь всегда плевать исподтишка и с оглядкой? Как какой-то мелкий воришка! Это у себя-то дома. Дожили! Настоящая свобода — когда плюешь, не задумываясь, и плевок — такое же естественное отправление, как, скажем, зевок или почесывание. Эх!»
Тут мистер Джонс, увлекшись внутренним монологом, действительно плюет себе под ноги. Миссис Джонс смотрит на него с испугом.
— Что случилось? — спрашивает она мужа, чувствуя за фасадом пустякового поступка напряженную внутреннюю борьбу.
— Так, отхаркнулось, — заметает следы мистер Джонс. — Принеси-ка мне лучше газету.
Глава IV. Обувная фабрика
Есть еще один человек, переживающий по поводу строительства не меньше мистера Джонса и пастора Уайта. Человека зовут Жоржета.
Жоржета ложится за полночь, а встает после полудня. Большую часть своего бодрствования она вышагивает улицы, не считая короткие перерывы на обед и ужин, и досуг с клиентами. Благодаря ежедневному моциону, несмотря на уже далеко не юный возраст, Жоржете удалось сохранить отменную фигуру, столь необходимую в ее профессии. Хорошая фигура для женщины — это, в первую очередь, орудие труда. Прогулки в дождь и снег закалили иммунитет Жоржеты. Она не болеет никогда, по крайней мере, респираторными заболеваниями, чем очень гордится.
Угол Тополиной и Коринфской — одна из вех маршрута Жоржеты. И дело здесь отнюдь не в помойке или любви поквитаться с обременительным бытом метким плевком. Во-первых, плевки не красят женщин даже ее статуса. Во-вторых, подстерегать клиентов у помойки редко доводит до добра. Не нужно учить Жоржету тому, кого (и что) можно подцепить у груды мусора, даже такой безобидной, какая располагалась на вышеупомянутом углу.
Нет, причина здесь совершенно иная. Тополиная Улица и Коринфская авеню — две основные магистрали микрорайона, богатые потенциальными клиентами, как мелководные реки — рыбой. По Тополиной ездит немало машин на небольшой скорости. На Коринфской находится церковь пастора Уайта. А, как известно, после долгой проповеди и религиозного катарсиса у верующих вновь пробуждается любовь к плотским утехам. Стоит человеку позаботиться о душе, как он тут же чувствует себя вправе уделить внимание телу. Высиживание в церкви — своего рода индульгенция. А без греха, как известно, нет раскаянья.
Таким образом, Жоржета постоянно чередует улицу с авеню, минуя на своем криволинейно-попустительском пути угол их пересечения. Сами по себе исчезновение помойки и присутствие рабочих, уже не раз провожавших Жоржету соловьиным посвистом и долгими испытующими взглядами, нисколько ее не смущали. А огорчил ее следующий инцидент, который Жоржета видела своими округлившимися от ужаса глазами.
Происшествие запомнилось ей короткими предложениями — в точном соответствии с вызванным им прерывистым дыханием и раздробленным восприятием событий. Напротив стройки остановилась полицейская машина. У машины опустилось стекло. Оттуда высунулась рука полицейского. Затем край его фуражки. В целях маскировки Жоржета бросилась к трамвайной остановке. К машине подошел рабочий. Жоржета прижалась спиной к плексигласу и попыталась не дышать. Рабочий о чем-то долго совещался с полицейским. Жоржета испытала потребность в кислороде и начала шумно дышать. У нее был такой расстроенный вид, будто трамвай запаздывал уже на час. Наконец, полицейский сделал приветственный жест и, как показалось Жоржете, пожал рабочему руку. Фуражка спряталась. Стекло поднялось. Машина уехала. Рабочий вразвалку вернулся к своим обязанностям, как может поступить только тот, чья совесть чиста. Жизнь вернулась на круги своя.