— Они увезли его, — сказал он, — не знаю куда… В Германию, наверно. Я надеюсь, что он жив там, в Германии, — продолжал он, сделав ударение на слове «надеюсь». — Уж мы искали, искали, но так и не напали на его след… А я долго скрывался — у жены одного товарища, — потом заново организовал боевую группу…
Снаружи донесся шум автомобильного мотора.
Вбежала сестра.
— Приехала «скорая», — сообщила она. — Вы кончили болтать? Ну, тогда беги, сынок!.. Передашь родным твоего друга, что он в больнице Валь де Грас и рана у него не опасная. Понял? Рана не опасна!
Мишель в последний раз кивнул Алену и вышел. Сердце его сжалось. Значит, Даниель не смог бежать. «Искали»!.. — с яростью твердил он про себя. — Что ж, они не могли поискать получше? Чего они тянули, болваны несчастные! Только бы Даниель вернулся из Германии!»
Он брел наугад переулками, не обращая внимания на стрельбу. Неожиданно он вышел на бульвар Сен-Мишель и остановился как вкопанный. Повсюду валялись машины, обгоревшие, развороченные, с разбитыми стеклами. На краю тротуара — три немецких трупа. Слева, поближе к мосту, кипел бой. Мишель решил вернуться домой и помчался вдоль зданий, перебегая из подъезда в подъезд (в чем, в чем, а уж в этом деле он был мастер). Он пересек бульвар Сен-Жермен, едва не напоровшись на немецкий танк, свернул на улицу Дюпютрен и добрался, наконец, до улицы Четырех Ветров, весь взмокший, обессилевший от быстрого бега.
Сидя у окна, Соланж с Нореттой шили флаг, а Фанфан внимательно наблюдал за их работой.
— Флаг готов! — закричала Норетта при виде брата. — Посмотри, какой красивый! На синюю полосу пошли твои старые брюки, а на красную — мой купальник!.. А сейчас мы уже шьем флаги союзных государств, но только это потруднее — рисунки у них сложные.
— Где мама? — спросил Мишель.
Мать была на кухне. Она красила в алый цвет белое полотенце. Мишель торопливо рассказал ей о встрече с Аленом.
— Значит, он жив, — вздохнула Эвелина. — Какое счастье!
— Но ведь он ранен! — возмутился Мишель.
— Да, но врач сказал, что рана не опасна. Он именно так сказал, я не ослышалась? Я очень тревожилась за Алена, вы ведь давно не имели от него вестей. Я боялась, что его… что его расстреляли.
— Ну да! — удивленно буркнул Мишель.
Мать вытерла о фартук руки, выпачканные в краске.
— Пойду скажу Соланж, — объяснила она. — Все лучше, чем неизвестность…
Услышав новость, Соланж прижала обе руки к груди. Потом, стараясь подавить слезы, проговорила:
— Ну что ж, все-таки это лучше…
— Как, и ты тоже? — крикнул Мишель.
— Да, все-таки это лучше, — глухо повторила Соланж. — Он больше не сможет воевать, и его не убьют!
Мишель был возмущен. Как это похоже на девчонок! Трусихи они, мокрые курицы… Хотя вот Норетта — та ни за что бы такого не сказала! Но эта Соланж — ну и трусиха! Он презрительно улыбнулся. Но его мать все понимала. Она взглянула на Соланж: бедная девочка — она целых четыре года, день за днем, ждала, когда придет брат, боясь, что он может не вернуться. Для Соланж вся жизнь была в Алене. Эвелина ласково привлекла к себе девочку и, целуя ее, тихо сказала:
— Как только Париж будет освобожден, мы вместе навестим Алена!
Соланж еле слышно прошептала «да» и прижалась к доброй женщине, которая уже так давно заменяла ей мать.
В тот же вечер из уст в уста передавалась великая новость: союзники вступили в Париж, их уже видели в предместье Антони, в Круа-де-Берни, они ворвались в тюрьму «Фрэн», пробились к Версальским и Орлеанским воротам… Всю ночь над городом взлетали красные ракеты, звонили колокола, и то тут, то там звенела «Марсельеза». А утром, точно молния, разнеслась весть: «Солдаты идут по улице Сен-Жак! Это французы! Дивизия Лекле́рка!»
Жильцы выбежали на улицу; все завертелось в радостном вихре. Мадемуазель Алиса, как была в папильотках, целовалась с папашей Лампьоном, а консьержка, обняв Жана, отплясывала с ним залихватскую польку.
Дети бегали по комнатам, прыгали от радости, а Эвелина, с глазами, полными слез, укрепляла флаг в окне столовой и с тоской думала о муже.
— Мама, я пошел! — крикнул Мишель. — Жан уже ждет меня! Мама, а как ты думаешь: Жорж знает про победу?
— Конечно, сынок! Ведь у бабушки есть радио.
— Вот здо́рово! Ну, я побежал!..
И он умчался, весело прыгая с ноги на ногу.
Огромная толпа заполнила улицы и тротуары; она, колыхаясь, текла к бульварам под перекинутыми через улицы транспарантами, под флагами и знаменами, которыми пестрели окна, балконы и даже чердачные люки. От этой толпы шел не шум, а какой-то гул, глухой, горячий, волнующий, похожий на гуденье улья после грозы. Сгорая от нетерпения, Мишель пытался было бежать по тротуару, но из домов то и дело выходили люди, преграждая ему дорогу. Поневоле Мишелю пришлось идти в ногу с другими. На первом же углу он встретил молочницу, и она дружески помахала ему рукой; чуть подальше он столкнулся с длинным Бобеном, а потом и с Менаром, Муреттом, Барру и Рюшем. Все «рыцари» были в сборе: в славный День Победы они оказались вместе. Когда подошли к бульвару, Жан затерялся в толпе. Но какая важность! Вот уже перед ними улица Сен-Жак. Вдоль стен Сорбонны под крики «ура» ехали бронетранспортеры, а на них сидели бойцы — грязные, загорелые, великолепные, словно пришедшие из другого мира.