— Нет, — ответила мать, — это мне, от Ильи Николаевича.
Но и за столом Тонин отец был все как-то скован, непрост, больше молчал, чем говорил, и, думая о чем-то своем, отвечал иногда так рассеянно и невпопад, что дочь поглядывала на него с удивлением. А гостеприимный хозяин, очевидно решив, что таков уж у гостя характер, не склонный к легким беседам, сам умело вел их застолье.
И постепенно Илья Николаевич, выпив и закусив, чуть привык и освоился, даже стал улыбаться и вошел в разговор.
— Да, — сказал он, — годы летят.
Разговор у отцов шел о том, что бег времени неумолим. Давно ли, казалось бы, они сами были юнцами, воевали, учились, влюблялись; но, как говорится, не успели и оглянуться, как пришла им пора нянчить внуков.
— Дима, — сказал отец, — ты только представь себе, даже после войны — а я протопал ее от звонка до звонка — я был еще совсем молодым человеком. Я был моложе тебя, сынок. Да и вы, Илья Николаевич, хотя вы, кажется, старше меня, в войну ходили еще в молодых. Вы где ее начинали?
Гость ответил не сразу.
— Под Выборгом, — сказал он, помолчав.
— В сорок первом? Я тоже там воевал. Вот так встреча у нас, Илья Николаевич! — воскликнул отец.
И с этой минуты все началось.
Да, сказал гость, он был там в августе сорок первого, в дни отступления. А вот в какой части служил, не запомнил, пробыл в ней только неделю и, раненный, попал в плен. Помедлив, подумав, наверное вспомнив те черные дни своей жизни, он сказал, что служил в артиллерии.
В свою очередь помолчал и подумал отец, тоже, кажется, вспомнил тот август под Выборгом.
— А знаете, Илья Николаевич, — сказал он, — мне ваша фамилия напомнила один случай. Я вот пишу кое-что о войне, ну, вроде солдатских мемуаров, и есть там у меня описание одного боя под Выборгом, очень памятного для меня. Я ведь тоже был артиллеристом, и тогда, в августе, мы прикрывали свою дивизию, отступавшую в сторону Ленинграда. Бой был страшный, кровавый. Пушки наши стояли у самого шоссе и били по танкам прямой наводкой. А обойти нас они не могли: слева болото, оправа озеро. Дима, ты видел то место, помнишь?
— Я даже помню название озера — Суоярви. Там вся земля изрыта воронками.
— Еще бы! — сказал отец. — Для нас они снарядов не пожалели. Мы были им как кость в горле — ни туда ни сюда, а танки их уже горели. Но и у нас на батарее были все уже перебиты — кто мертв, кто ранен. Ну и остались мы у пушки вдвоем — я да заряжающий по фамилии Ивкин. Его фамилию я запомнил. Однофамилец ваш, Илья Николаевич.
Тот молча кивнул.
— Помню, я крикнул этому Ивкину: «Снаряды давай!» Я его мало знал, он у нас на батарее был недавно. А ведь в бою человек раскрывался за минуты…
Гость перебил:
— Вы и о нем, об Ивкине, написали в своих мемуарах?
— Нет, — ответил отец. — Да и стоит ли? Не героический эпизод. Что было, то было, но об этом не хочется, не принято вспоминать. Тем более что с того дня я этого Ивкина никогда не встречал, не знаю, жив ли он.
— Жив, — вдруг тихо и твердо сказал Илья Николаевич.
И за столом еще не успели ничего понять, а отец, побледневший, весь подался к Илье Николаевичу и в потрясении, не веря глазам, всмотрелся в его лицо:
— Вы?..
— Я… — Он встал и, ожидая чего-то, весь замер.
— Жив?
— Как видите, Андрей Алексеевич.
Младший Баженов, вскочив, крикнул было: «Так вы знакомы!», но отец остановил его взмахом руки, он, кажется, сам еще в это не верил.
— Встретил бы вас на улице, не узнал бы, — сказал он негромко, вглядываясь в Тониного отца.
Гость с усилием улыбнулся:
— Да и вы, Андрей Алексеевич, изменились. Я помню вас юношей. Я ведь тоже вашу фамилию не забыл — крепко врезалась в память.
— И шли ко мне, зная, кто я?
— Я не был уверен в этом.
— Иначе бы не пришли?
— Все равно бы, — произнес гость, — нам от этого не уйти. Что было, то было да быльем поросло. А жизнь продолжается, и встретились мы не ради себя, ради наших детей. Вот за это и выпьем, Андрей Алексеевич, за молодых, за их счастье. — Он решительно взял свою рюмку.
Хмурый, отец не ответил ему. И рука Ильи Николаевича так и осталась висеть в пустоте. Помедлив, он сел, тихо поставил рюмку, полную до краев, и пальцем задумчиво, с осторожностью, стараясь не расплескать, отодвинул ее от себя.
Все замерли, ощутив холодок внезапной беды, а мать с тревогой сказала:
— Ну хватит воспоминаний. У вас еще будет время об этом поговорить. О детях надо подумать. У вас своя была жизнь, у них — своя.
Отец усмехнулся:
— Сынок, а в самом деле, что вам до того, что случилось когда-то, в сорок первом году? У вас своя жизнь. Идите, ребята, к себе, потанцуйте, побудьте вдвоем. А мы тут по-родственному поговорим — о вашей свадьбе, о внуках, которых нам теперь нянчить вместе.