В другое время ему бы такое не разрешили: уйти и оставить всех за столом. Но теперь никто ему не сказал ни слова.
Уйдя в свою комнату, он торопливо снял трубку. Увы, это была не Тоня. Звонил муж Люси и просил ей напомнить, что уже девять часов и что скоро им ехать в гости, да еще через всю Москву.
Он вернулся за стол и передал сестре слова мужа. Люся заторопилась, глотнула шампанского, съела кусочек жареного гуся и побежала в прихожую одеваться.
В эту минуту в прихожей звякнул звонок, и Люся открыла кому-то дверь.
— Дима! — позвала она. — Тут тебя спрашивают.
Он встал и вышел. Но в прихожей не было никого, кроме сестры, которая надевала пальто.
— К тебе какой-то мужчина, — сказала она и кивнула на дверь.
— Там, на площадке. Он почему-то не хочет входить.
На площадке, у двери, стоял Тонин отец, Илья Николаевич. Он был очень бледный, весь какой-то растрепанный, в старой шапке и распахнутой куртке. Увидев Баженова, он улыбнулся ему неуверенно и виновато:
— Здравствуй, Дмитрий. Не ждал?
Тот сразу подумал, что с Тоней что-то произошло, и быстро спросил:
— Что с ней?
— Пока ничего…
— Да говорите вы толком: что с ней, где она?
— Она еще дома. Но собирается ехать на дачу, встречать Новый год, — и не одна.
— С Васей конечно? — Баженов весь вспыхнул. — Ну и пусть себе едет!
— Да постой ты, послушай! Это Вася ее уговорил. Сама она с ним не собиралась. Она же тебя ждала. Как явилась сегодня с дежурства, так и не отходила от окна: все смотрела, ждала. Я ведь все это видел и понимал. Но ты не пришел. А пришел этот Вася с каким-то своим дружком и стал ее уговаривать ехать на дачу, на всю ночь, до утра. Они хотят через час встретиться на вокзале. Я все это слышал, хотя мне она не сказала ни слова. Она даже не знает, что я побежал к тебе. Похоже, она на все махнула рукой: одевается, а сама плачет. А если она что-то решила, то пойдет на все, — я ее знаю.
— Вы же сами того хотели! Лучше Вася, чем я.
— Потом, потом будешь ругать меня! Пока не поздно, беги к ней. Не дай бог опоздаешь! Не дай бог она выйдет замуж за этого Васю! Всю жизнь будет маяться, меня проклянет. Я и так уже стал для нее будто чужой: придет домой, закроется в комнате и молчит.
— А-а, — усмехнулся Баженов, — вот в чем причина: вы, Илья Николаевич, беспокоитесь за себя.
— Нет, поверь мне! Видно, прав твой отец: всей жизни моей не хватило, чтобы мне самому искупить всю вину. Но я не хочу, чтобы и дочь моя страдала из-за меня. Пусть срок искупления продлится только во мне, пусть хотя бы она будет счастлива.
Дверь на площадку, где стояли они, отворилась, и вышла озабоченная сестра, уже одетая, в пальто и сапожках, с ключом от своей машины, который держала в руках. Она мельком взглянула на Тониного отца, не зная, кто он, и торопливо сказала брату:
— Если ты все же надумаешь в нашу компанию, вот тебе адрес и телефон. Приезжай, потанцуем. Жду тебя, братик. — Люся чмокнула его в щеку и побежала по лестнице вниз.
Тотчас в полуоткрытую дверь выглянул маленький Ваня и, увидев Илью Николаевича, немолодого и незнакомого дядю, без боязни спросил:
— Ты Дед Мороз? А что ты принес мне?
Тот виновато развел руками:
— Я же не знал, что ты здесь.
— Ванюша! — окликнула мать, хлопотавшая в кухне. — Отойди от двери, простудишься. Отец, возьми его! Почему там у вас дверь открыта?
— Сейчас закрою, — ответил из комнаты отец.
И пока он еще не появился у двери, Илья Николаевич успел сказать:
— Дмитрий, ну что ты стоишь! Беги к ней скорей, она еще, может быть, ждет!
В прихожей раздались шаги отца. Он подошел к внуку, шутливо ворча, взял его на руки и хотел было прикрыть дверь, как вдруг увидел этого Ивкина, человека, которого он никогда и ни за что не хотел бы видеть у своего порога.
Сначала отец, кажется, даже не мог поверить, что этот Ивкин пришел в его дом. А поверив, нахмурился — жестко и непримиримо.
И только после того, как сын бросился в прихожую одеваться и второпях схватил с вешалки свой полушубок, отец, кажется, понял, зачем к ним пришел этот Ивкин.
А Ивкин стоял у порога, растерянный и покорный, как одинокий странник, замаливающий грехи.
Но что между ними было потом, Баженов уже не увидел. Оставив их, он метнулся по лестнице, вслед за сестрой, прыгая через ступеньки и надевая замызганный полушубок.
К его счастью, сестра еще не уехала — сметала снег со своего «Москвича»; и когда он выбежал из подъезда, в полушубке и с шарфом в руках, и крикнул ей на бегу: «Люська, скорей!», она поняла его с полуслова, как бывало у них еще в детстве…