Крылов постоял и, снова вскинув мешок, пошел дальше, его последней надеждой был дом на Херсонской: может быть, там он найдет если не Юльку, то хотя бы весточку от нее.
Улицы были темны, но уже не безлюдны, кончился комендантский час, и на Невском ему повстречались несколько человек, тащивших ведра и котелки с водой. Потом прогрохотал грузовик, увозивший свой скорбный груз на Пискаревское кладбище. Но Крылов искал свою Юльку только среди живых.
Стало светать, и где-то на улице, увидев у булочной длиннейшую очередь, он приблизился и, медленно проходя, стал вглядываться в лица людей, все похожие, одинаково закопченные дымом, все в грязных морщинах, опухшие. Лишь по одежде, да и то не всегда, можно было понять, кто перед ним: девочка или старик, женщина или мальчишка. И одинаковы были они и в том, с какой голодной тоской, какими глазами смотрели в его сторону. Нет, не на него, фронтовика в лейтенантской шинелке, а на его армейский мешок, в котором мог быть и кусок хлеба. И он невольно покрепче прижал вещмешок, потому что с последней надеждой он нес этот хлеб своей Юльке…
Едва войдя в дом на Херсонской, едва поздоровавшись с теми, кто был еще жив и работал, Крылов спросил, есть ли письма. Одно письмо ему было — из госпиталя, от Алеши. Значит, жив он! И еще, сказали Крылову, приходила неделю назад какая-то девушка. Узнав, что он не ранен и не убит, а еще где-то на фронте, под Тихвином, она посидела тут, в проходной, погрелась возле печурки и ушла, сказав, что к Новому году снова придет. А куда ушла, не сказала, и никакой записки ему не оставила.
Поняв, что Юлька была и где-то живет и сегодня придет, он с этой минуты весь день ждал ее, не отлучаясь из дому. У той же печурки, где недавно сидела она, он тоже погрелся, похлебал кипятку и прочел письмо от Алеши. Тяжело раненный в грудь, Алеша лежал в госпитале на Васильевском острове, не получая вестей из дома и еще ничего не зная ни о жене, ни о дочери. И Крылов тотчас же, не снимая шинели, пошел бы к нему на Васильевский остров, если бы мог, но он так ждал, так ждал свою Юльку!
Он поднялся на третий этаж, в свою промерзшую, полутемную комнату с окном, забитым фанерой. На столе среди обвалившихся с потолка кусков штукатурки уцелел телефон. Крылов снял трубку, и вдруг она ожила: ему ответила телефонистка и даже пообещала соединить с Москвой. Запахнув шинель, он прилег на диван и, конечно, сразу уснул, но и во сне все ждал свою Юльку, веря в то, что вот-вот она появится у него, и потому его сон был и тревожным и радостным.
Когда же Крылова разбудил телефонный звонок и он, поговорив с редактором, положил трубку, за окном опять была темнота, день уже кончился, а Юлька все еще не приходила.
Ее еще не было и за минуты до Нового года, когда Крылов вместе с друзьями сидел у той же печурки, жарко натопленной, и в их кружках на донышках плескалось вино, и по радио из Кремля уже говорил Калинин, перечислявший освобожденные русские города и призывавший к полной победе. С кружкой в руке, Крылов все еще ждал, все еще, не отрываясь, смотрел на дверь проходной, веря, как в чудо, что вот еще одна-две минуты, и, может быть, даже с последним ударом кремлевских курантов в эту дверь войдет Юлька, пусть вся исхудавшая, с опухшим лицом, пусть в одежде, пропахшей дымом, пусть похожая на старуху, лишь бы живая. Куранты пробили до конца — она не пришла.
Ее не было и на другое утро. И днем, побывав в госпитале у Алеши, рассказав ему все о жене и о дочери, с тяжелым сердцем Крылов пошел опять на Фонтанку. В подвале с каменным сводом все оставалось по-прежнему. Тот, кто был с головой укрыт одеялом, покоился неподвижно. Да и записка Крылова лежала на подушке нетронутой.
Не было Юльки и через неделю; и, снова придя на Фонтанку, Крылов уже не смог войти в дом и спуститься в подвал: вьюги наглухо замели парадную дверь, и дом стоял пустой и заброшенный.
Где же была она? Нет, только не в братской могиле на Пискаревке: в это он поверить не мог и, как прежде, искал ее только среди живых. Вероятней всего, говорил он себе, Юльку вывезли из блокады по ледовой дороге. Может быть, он в самом деле разминулся с ней на ладожском льду? Тогда она уже где-нибудь на Урале или в Сибири. А если так, то скоро Юлька напишет ему.