Махоркин не выдержал и побежал к зимовью, проваливаясь в снегу. Тихонов и Зойка стояли и смотрели, как, добежав до избы, он стал кулаком стучать в дверь. Ему не открыли. Он повозился с запором и толкнул дверь плечом. Войдя, он оставил дверь открытой.
Минуту спустя он с порога махнул им рукой. И по его усталому жесту они поняли, что в зимовье никого нет и что они опять одни в этой стылой, неприютной тайге.
— Сколько на ваших? — спросил Тихонов.
Зойка посмотрела на свои часы:
— Половина двенадцатого.
— А у меня без двадцати. Хотя теперь все равно.
Они медленно побрели к зимовью. Солнце пригревало. Пахло хвоей, талым снегом, весной. И странно было Зойке идти вот так не спеша, не задыхаясь, не падая лицом в наст. Казались каким-то тягучим и медлительным сном осторожные, вялые шаги.
— Вы очень устали, Зоя? — спросил Тихонов.
Раньше не спрашивал, легко ли ей было ковылять по гнилым чащобам. А когда все кончилось, вдруг стал добрым.
— Вам не очень больно идти? — спросил он.
И она ответила, тоже не таясь:
— Очень…
Она даже не отвернулась, когда по щеке пробежала слеза: теперь пусть видит, теперь все равно.
— Совсем весна, — сказал он.
— У нас в Воронеже скоро степь зацветет. А тут еще снег.
— Сибирская весна дружная: сегодня в снегу, завтра в цвету.
— Я знаю, второй год в Ключевом. А вы сибиряк?
— Из Иркутска я. Вы у нас на Байкале бывали?
— Нет, еще не добралась.
— Приезжайте в гости, повезу на Байкал, там такая красота — ахнете.
— Приеду когда-нибудь.
Они постояли немного, щурясь солнцу.
— Пошли дальше? — спросил он осторожно.
— Только потихоньку, мне больно идти. Меня совсем качает.
— Это от голода. Держитесь за меня. Может быть, в избушке найдем пожевать. Эй, Махоркин, как там?
С порога Махоркин крикнул, что охотник ушел недавно — печурка еще теплая. А на столе оставил спички и соль.
— Плохо наше дело, — сказал инженер. — Если он оставил спички и соль — значит, совсем ушел с зимовья, до лета. А припасы оставил другим, по обычаю.
Они подошли к избушке. Маленькое, в одно бревно, оконце сияло радужно старинным, выгнутым бутылочным стеклом. У двери валялся чурбан, порубленный топорами.
Зойка перешагнула высокий порог и вошла в теплый сумрак с застоявшимся запахом пыли, старого дерева, овчины. Внутри зимовье было совсем тесное, с земляным полом и низким потолком из закопченных бревен. В печурке еще тлели угли.
Потом она рассмотрела в углу широкие нары, прикрытые соломой и рваным полушубком. Она сняла пальто, легла на солому, и все вокруг нее закачалось. Она закрыла глаза, вытянулась и затихла.
Кто-то стал стягивать с нее меховые унты.
— Я сама… — шевельнулась она и натянула на колени юбку.
— Лежите! — строго сказал Тихонов.
Он снял унты и пальцами коснулся ее забинтованных ног. Она подумала только, что, наверное, ступни у нее страшные — опухшие, в мокрых тряпках.
— Да-а, не взяли мы из самолета бинты. Кто знал, что так случится, — хмуро сказал Тихонов и набросил ей на ноги свой ватник.
Она открыла глаза и увидела его лохматую голову и впалые щеки. За каких-нибудь три дня лицо у него стало темным, худым, губы опухли и запеклись кровью.
— Вы не виноваты, — шепнула она. — Я знаю, вы сделали все, что могли…
А Махоркин тем временем разжег печурку и разыскал в углу придавленный камнем солдатский алюминиевый котелок с горбушкой хлеба и куском сала в чистой холстинковой тряпице — традиционный дар всем голодающим и замерзающим, которые вот так, как они, набредут на зимовье.
Махоркин разложил хлеб и сало на столе и обмакнул палец в крупную серую соль.
— Деликатес, ребята! Особенно после всяких цитрусовых.
Он схватил котелок и выскочил наружу за водой.
Печурка разгорелась, на низком потолке зимовья плясали отблески огня. Сквозь пузырчатое стекло в оконце лился зеленоватый свет.
Тихонов сидел на лежанке около Зойки, поглядывал на часы и прислушивался.
— А мы услышим взрыв? — спросила она.
— Еще как! — сказал он. — Ну, если там ничего не изменилось, скоро грохнет. Через несколько минут. И тогда напрасно мы торопились.
В тягостной тишине зимовья тикали часы и тенькала капель за оконцем.
В печурке гудело пламя. За бревенчатой стеной прошумел ветер. Со звоном разбилась у порога сосулька.
Каждый шорох и шелест вокруг них заставлял напрягаться. Где-то в тайге глухо грохнула с дерева снежная лавина.
— А если взрыва не будет? — шепнула Зойка.