А любовь, наверное, как огонь, — тысячи оттенков в ней: и темное, и светлое, и всякое, — и нужно найти, увидеть ее своими собственными глазами…
Над кедрами светили искры звезд. Млечный Путь, опоясавший небо, был полон тишины, мерцания и таинственных шорохов.
— Зоя! — позвал ее Тихонов. — Взгляните, это не Ключевой?
Она обернулась и увидела за сопками слабые огоньки. Казалось, ночной ветер шевелил и перекатывал эти песчинки света: иногда они сливались в одно мерцающее пятно.
— Точно, ребята, Ключевой! — обрадовался Махоркин. — Это его огни, я видел их с воздуха!
С бьющимся сердцем Зойка угадывала цепочку фонарей вдоль поселка и яркие окна конторы. Слева горстью светляков рассыпались сборные домишки. Где-то там было и Зойкино окно. Но хозяйки там нет, и некому зажечь электричество в комнате с дощатыми стенами: хозяйка сидит в таежной чащобе и с тоской думает о своей комнатушке, о чистой постели, о сне, об отдыхе.
В эту ночь она так и не уснула: было холодно, ветрено, болели ноги. Она поднимала голову и смотрела, как в Ключевом один за другим гаснут огни. Было поздно, поселок спал, и только в конторе светились окна — там томились у телефона и рации и ждали вестей о пропавшем самолете.
Тихонов сидел у костра, положив голову на колени. Зойка смотрела на его исхудавшее, усталое лицо и думала о том, что завтра они расстанутся. Думать об этом было грустно. Поворошив костер, Тихонов обернулся и посмотрел на нее. Она притворилась спящей, но из-под ресницы выкатилась слеза.
— Болит? — шепнул он. — Потерпите, Зоечка.
Она открыла глаза:
— Тихонов, вы… очень хороший. Я всегда буду помнить вас.
— И я тоже, Зоя…
Сколько раз они мечтали, как выйдут на просеку у Ключевого, а все же случилось это внезапно.
Был пасмурный, серенький денек. Они едва ковыляли по густому ельнику, в снежной слякоти. И вдруг совсем рядом, за деревьями, прошла грузовая автомашина. Она все ближе гремела пустым кузовом по разбитой весенней дороге, и они бросились туда сквозь непролазную чащобу елей. Но когда они вырвались к просеке, было уже поздно.
В колдобинах на дороге еще колыхались льдинки, а машина с белым номером на борту грохотала уже далеко, подпрыгивая на ухабах.
Это была прямая дорога в Ключевой — разъезженная, разбитая, в ухабах и выбоинах, в жидкой грязи и лужах, умопомрачительная, таежная, доступная в эту пору разве только тягачам и трехосным «яазам».
Дорога вилась по просеке меж зеленеющих островков молодого ельника. А просека километрах в двух от них упиралась в лысый, с редкими деревьями косогор, облепленный домишками, бараками и сарайчиками. Из труб вился дым. Видна была и контора, и радиомачта, и кирпичные стены котельной, и клуб с телевизионной антенной.
— Ну вот, ребята, мы и вышли, — негромко, буднично сказал Тихонов.
Они постояли, привыкая к мысли, что это действительно дорога на Ключевой.
— Зоя, а если вам подождать здесь? — спросил Махоркин. — Я схожу за машиной.
— Нет уж! Буду я тут под елкой мерзнуть! Дойду как-нибудь.
Они шли по ухабам и лужам и через каждую сотню шагов прикидывали, много ли им еще осталось.
Потом над ними пролетел вертолет Ми-4, но, сколько они ни махали ему шапками, пилот не заметил их. Да и кто будет искать их на просеке в километре от Ключевого; их ищут в далеких, пустынных сопках.
Вертолет косо пролетел над крышами поселка и опустился за конторой, где на аэродромчике блестел лопастями еще один Ми-4 и толпились люди.
— Ладно, сами дойдем, — проворчал инженер, сдвигая на затылок шапку. — Обойдемся без авиации. Придем — и сразу в баню, а потом баранины с гречневой кашей. Правда, Зоя?
Зойка не ответила — она шла и думала о том, что там, в толпе у вертолетов, стоит и Геннадий, и о том, какая будет их встреча.
У самого поселка дорога свернула с просеки в тайгу — на объезд к мосту.
Им не хотелось опять уходить в хмурую чащу, и они побрели дальше по просеке — по талому снегу и ельнику.
Просека выходила к речушке. Под обрывом, среди валунов и коряг, плескалась мутная вода.
На том берегу стоял первый барак. У крыльца сушилось белье, на окнах висели тюлевые занавесочки. Пахло дымом, дровами, жильем.