И Зойка знала, что первым оттуда вырвется Геннадий и побежит к ней прямо по лужам и еще издали будет кричать ей и махать руками.
Прибежит к крыльцу и увидит ее — лохматую, грязную, исхудалую, в каких-то обгорелых лохмотьях вместо пальто.
Она не хотела показываться ему такой и вспомнила, что в коридоре у них стоит бачок с кипяченой водой и там можно хотя бы умыться.
Она встала и пошла в контору.
И, открывая очень знакомую, обитую войлоком дверь, прикоснулась к ней с каким-то грустным умилением, будто возвратилась сюда из долгих дальних странствий, будто уже совсем взрослой возвратилась в тот уголок, где прошла ее розовая девичья юность.
Она открыла дверь и вошла. В безлюдном коридоре с дощатыми некрашеными стенами стоял знакомый конторский запах табачного дыма, пыльных бумаг, чернил, сургуча.
Она брела мимо знакомых дверей, и все умиляло ее, как воспоминание о далеком прошлом: доска приказов под стеклом, где месяц назад она прочла о своем отпуске, табель с жестяным номерком, который она частенько забывала вовремя повесить, пожелтевший плакат «Борись с лесными пожарами!», объявление месткома на бумажке: «Просим погасить задолженность до 5 апреля…» Взносы она тоже забывала платить, потом прибегала к профоргу Людочке и вносила за оба месяца: память была девичья.
В стенгазете она увидела свой портретик — «Передовая комсомолка и производственница». Стенгазета висела еще с 8 Марта и загнулась на уголках.
Бачок с водой стоял в конце коридора, и Она пошла туда, оставляя мокрые следы унт на деревянном некрашеном полу.
Комната, где они работали с Геннадием, была открыта, на двери висел все тот же листок ватмана: «Тех. отдел». Помнится, эти каллиграфические буквы выводил Геннадий.
Не удержавшись, она заглянула в дверь.
И бессильно прислонилась к деревянному косяку: Геннадий был в комнате.
Геннадий стоял у окна, спиной к ней, все такой же ладный, невысокий, в своем синем костюме. Позвякивая ложечкой в стакане с чаем, он смотрел, как за стеклом синеет даль тайги.
Он всегда любил в обеденный перерыв стоять у окна со стаканом крепкого чая и смотреть на таежные сопки и облака. Говорил, что это освежает и что академик Павлов для отдыха рассматривал картины.
Она машинально поискала его бутерброд с колбасой. Бутерброд тоже лежал на своем блюдечке.
Как-то вяло и пусто стало у Зойки на сердце.
Всего она ожидала от встречи с ним. Но не этого.
Почему именно чай и бутерброд на блюдце? Она не злилась, просто стояла в дверях и думала: какой же он? Пока он не увидел ее, он был один в этой пустой комнате, наедине с собой и своими мыслями. И она смотрела на него и старалась угадать его мысли — мысли о ней, если они у него были.
Всего она ожидала, самого трудного. Только не этого — не звенящей чайной ложечки.
— Геннадий, — негромко позвала она.
Обернувшись, он увидел ее глаза и сразу сжался и побледнел от какого-то суеверного страха, от жалости к этому исхудалому Зойкиному привидению.
— Зоя! — крикнул он сипло. — Ты?..
Даже губы у него побелели.
— Не бойся, — тихо сказала она, — я не думала, что ты здесь. Я думала, ты ищешь меня.
И наверное, в глазах ее он увидел такое, что не бросился к ней, только сказал виновато:
— Понимаешь, срочная работа. Засадили меня.
Поняла: работа у него очень срочная. И простила бы, что в эту минуту он был здесь, что не бежал ей навстречу по размытой дороге. Но хотя бы теперь уронил свой стакан и свою звенящую чайную ложечку, бросился бы, не разбирая куда, только бы к ней; сбил бы к черту стол и чертежную доску, в мелкие щепы разнес бы и мебель и стены. Только бы к ней!
Нет, он осторожно поставил на стол стакан с чаем. Тонко звякнула ложечка.
И даже это простила бы, если бы не побоялся ее потемневших, чужих глаз и до хруста сжал бы ее исхудалые плечи.
Нет, он стоял и бормотал в трех шагах от нее:
— Зоя, я так волновался…
Немного же было у него, если он так легко совладал с собой!
— Уйди, — шепотом сказала она, когда он протянул к ней руку. — Не трогай меня!
Он выбежал за ней в коридор. Она обернулась и закричала сквозь слезы:
— Не смей ходить за мной! Понял — не смей!
Она толкнула дверь и на крыльце бессильно ухватилась за перила.
И все же думала, что он рванет дверь, не выдержит, бросится к ней, скажет какие-то слова.
Нет, он не вышел. Топтался за дверью и трусил.