Поодаль от крыльца неярко горел костерок. У огня стоял Тонин отец, весь в своих думах, и рассеянно бросал в костер сухие веточки.
— Вы уже все закончили? — спросил Баженов.
— Нет, устал и замерз. Да и кости ломит — к дождю, может быть.
— Да, — согласился Баженов, — у отца моего к непогоде все раны болят.
— Он ранен был?
— Еще бы, прошел всю войну.
— В пехоте?
— Нет, в артиллерии.
— А-а, — глухо протянул Илья Николаевич и, кажется, хотел что-то сказать Баженову.
Но не успел: на крыльцо вышла Тоня, готовая в путь, в куртке и с рюкзаком, и, взглянув на отца, сразу заметила в нем перемену.
— Папа, тебе нездоровится? Ты очень бледный. Может быть, простудился?
— Может быть, — вяло ответил Илья Николаевич.
— Ну вот, доработался, — рассердилась она. — Я же говорила тебе, не увлекайся, тут сыро и холодно. Хватит тебе работать, едем с нами домой, выпьешь чаю с малиной.
— Уехал бы, — сказал он устало, — да надо доделать крышу: дождь пойдет.
— Далась тебе эта крыша! Здоровье дороже.
— Да что тут спорить, — вмешался будущий зять. — Я останусь на час и все сделаю.
— Ну конечно, папа, он сделает, не беспокойся. Все равно на обед мы уже опоздали. А к ужину будем.
Отец зябко потянулся к огню.
— В самом деле, поеду, пожалуй, — пробормотал он.
— Тогда иди собирайся, успеешь на электричку…
Отец уехал. И, проводив его до калитки, Тоня вернулась в дом, а Баженов опять полез на крышу. Там все было так, как он оставлял: гвозди, доски и молоток. Взяв молоток, он с силой вогнал первый гвоздь — торопился закончить все засветло.
Уже смеркалось, солнце зашло, начинало темнеть. В доме засветились окна. Потом вышла Тоня и набрала из колодца ведро воды.
— Тебе темно, Дима? — спросила она и, возвращаясь в дом, где-то там щелкнула выключателем.
На столбе у сарая вспыхнула лампочка, стало светлей. Теперь можно было и не спешить, и Баженов стал тщательно подгонять доски.
Увлекшись работой, он не заметил, как минул час и другой, — а Тоня его не торопила, — и когда все закончил и пошел к дому, то было совсем темно. Из нижних окон свет падал на елку, которая росла около дома. Слабый, едва различимый свет теплился и наверху, в полукруглом окне мезонина, в Тониной комнатке.
Он вошел в сени. Дверь в комнату с жарко натопленной печью стояла распахнутой, и в сенях было тепло. В комнате на горячей плите кипел чайник. Баженов подхватил его и отставил в сторонку. Снял куртку, прислушался. В доме была тишина.
— Тоня! — окликнул он.
Она не отозвалась. Баженов вспомнил свет в ее комнате и, выйдя в сени, поднялся по узкой, скрипучей лестнице.
В комнатке под крышей горела свеча, в ней все изменилось, стало чистым и прибранным. На вымытых досках пола лежал коврик. В углу сияло до блеска протертое зеркало. Стоял слабый запах духов и каких-то сухих трав.
Диван был покрыт пледом, и на нем, уткнувшись в подушку, лежала Тоня. Казалось, она дремала. Услышав шаги Баженова, она шевельнулась. Он сел к ней на диван.
— Спишь?
— Сплю.
— А что ты видишь во сне?
— Красивое белое платье, которое я надену на свадьбу.
— Приятный сон, но надо уже просыпаться. Надо бежать на электричку.
— Не хочу просыпаться, не хочу никуда бежать.
— А если мы опоздаем?
— Ну и пусть, — шепнула она. — Ой какие у тебя холодные руки, дай, я их согрею. И губы холодные… Бедненький мой, холодный и голодный, ты по моей вине остался без маминого обеда. Ну идем вниз, я тебя покормлю.
Они спустились и сели за стол. Было тепло, в печке горел огонь. Они ели жареную картошку и пили чай. Потом Тоня спросила:
— Ты сыт?
— Сыт, пригрелся, и даже не хочется уходить.
Она как-то рассеянно улыбнулась:
— А зачем нам уходить? Нам и тут хорошо. Правда?
Сначала он не уловил, что́ таилось в ее словах, и с улыбкой ответил:
— Тут у нас рай в шалаше.
Тоня, взглянув на него, помолчала.
— Ты знаешь, — сказала она, — вот закрываю глаза, и опять все вокруг, словно в детстве: вечер, теплая печь, капли дождя за окном. Тут все свое, даже стены. Слышишь, как тихо? Свой дом, мы одни, и ни души вокруг. И никто к нам не войдет… — Она вдруг замолчала.
Но он уже понял и весь замер, боясь в это верить. Она уловила, что он догадался, и взглянула открыто, уже не таясь:
— А рано утром уедем домой.
— Ну если так все сложилось… — сказал он в смятении и почему-то спросил: — А твой отец? Он будет ждать тебя.