А что же теперь будет с нами? Прежде мы бы сбежали, но теперь, коли Филипп мёртв… Что с нами станет? Ведь граф де Шаньи… теперь Рауль!
Уснуть юной певице удалось лишь под утро, и сон её был неспокойным и смятенным. В голове её смешались Филипп, Рауль, Ангел Музыки, синьор Пианджи, Карлотта, и почему-то старый менеджер Оперы, давно отошедший от дел.
***
Утро выдалось не менее тяжелым, чем весь предыдущий день. Виконт де Шаньи едва сумел открыть глаза, его веки были тяжелыми и неудобными, во рту пересохло, все тело болело.
Ситуацию немного скрасила обнаружившаяся рядом Кристина, видно, уснувшая вчера подле него. Рауль чудом сумел подняться с кровати, не разбудив её, взглянул на неё ещё раз и вышел из номера.
Месье и мадам Эспуар уже не спали, и оба они спокойно приветствовали его, не обмолвившись ни словом о вчерашнем инциденте. Впрочем, Раулю было и не до того, он все подробней вспоминал причину инцидента, и ему приходилось сдерживаться, чтобы не забиться в истерике прямо при друзьях. Которые, кстати, не задавая особых вопросов, с помощью персонала гостиницы организовали ему ванну и завтрак, а затем и свежую одежду. Поэтому, к тому моменту, как Кристина проснулась и тоже вышла из номера, от вчерашнего посещения таверны почти не осталось следов.
Кристина тоже не сказала ничего про случившееся вечером, лишь ласково поцеловав Рауля и крепко обняв его.
– Мне очень жаль, милый, – прошептала она, – граф Филипп был достойным человеком. Да упокоится он с миром.
Рауль кивнул, обнимая девушку в ответ.
Кристина, видимо, удостоверившись, что с женихом все более-менее в порядке, попросила месье Антуана отвезти её в оперу, чтобы повидать Сорелли. Моряк согласился, и она, простившись с Раулем, уехала, обещая, впрочем, скоро вернуться – видно, не желала оставлять его надолго.
Рауль немного пробродил по гостинице, а затем вернулся к себе в номер, не вполне представляя, что ещё он может сейчас сделать. Что вообще он может теперь сделать? Его дорогой старший брат мёртв, теперь следует организовать пышные похороны, на которые приедут и сёстры с их мужьями, и другие родственники… И ему придётся провести целый день, принимая фальшивые и не очень соболезнования, вежливо раскланиваясь с приехавшими и благодаря всех да их сочувствие и доброту. Уже от этого на душе становилось совсем тоскливо, как будто самой потери брата было мало…
А потом что? Жить дальше, вступить в права наследования, стать новым графом де Шаньи… жениться на Кристине, наконец дать ей все, чего она ни пожелает… А вместе с этим ввести её в суровый, полный акул знатный круг, в котором её может не принять даже его семья. И, если сёстры, Изабо и Мари, ещё могут промолчать, особенно, если Рауль поговорит с ними об этом, то чопорная тетушка Сюзанна, которая наверняка приедет из Ланьона ради таких событий, не даст вчерашней простолюдинке жизни.
На этой мысли Рауль остановился и тряхнул головой. Что-то он совсем расклеился после смерти брата, раз допускает такие мысли. Пусть тетушка и кто угодно ещё говорят, что им хочется, это ничего не изменит. Он любит Кристину, и никому не позволит разлучить их!
Мысли юноши вернулись к Филиппу, к их детству и юности, даже ко времени, когда ещё был жив их старый отец. Глядя в окно на жизнь за стеклом, потерявшись в тяжелых раздумьях, Рауль чуть слышно затянул старую песню, любимую им с детства:
– L’ombre s’évapore,
Et déjà l’aurore
De ses rayons dore
Les toits d’alentour ;
Les lampes pâlissent,
Les maisons blanchissent,
Les marchés s’emplissent,
On a vu le jour.
Простые слова и незатейливый мотив, знакомые ему с самых ранних лет, когда ещё маленький виконт де Шаньи слышал, как эту песню распевает их старый садовник, очень любивший чайные розы и веселые песни, невольно успокаивали, и Рауль продолжал, напевая все громче и громче:
– L’huissier carillonne,
Attend, jure et sonne,
Ressonne, et la bonne,
Qui l’entend trop bien,
Maudissant le traître,
Du lit de son maître
Prompte à disparaître,
Regagne le sien.
Песня окончательно затянула его, юный виконт, точнее, уже почти граф, прикрыл глаза, продолжая:
– Gentille, accorte,
Devant ma porte
Perrette apporte…
Рауль внезапно смолк, осознав, что очередной начатый им куплет он поёт уже не один, что к его голосу присоединился другой, тоненький и нежный.
– Son lait encor chaud
Et la portière
Sous la gouttière
Pend la volière
De dame Margot, – легко улыбаясь, пропела появившаяся в дверях мадам Жанна, а затем взглянула прямо на Рауля и улыбнулась ещё шире.
– Мадам Эспуар! – смутился юноша.
– У Вас превосходный голос, дитя мое, – отметила дама, подходя ближе.
– У Вас тоже, – ещё сильнее смутился Рауль, – хотя насчёт моего голоса Вы мне льстите – это самая обыкновенная песня, ее любой споёт.
– Не спорю, но дело не в песне, – заметила мадам Жанна, – у меня прекрасный слух, поверьте мне. Меня с детства учили музыке, а после того, как скончалась моя свекровь и разъехались кто куда мои дети, я начала преподавать музыку. И, поверьте моему опыту, виконт, – она взглянула на его с необычайной серьезностью, – Вы поёте не просто хорошо. Вы, месье, могли бы сами стать Ангелом Музыки для своей невесты, будь у Вас такое желание.
– Что Вы такое говорите, мадам!
– Говорю, что думаю, мальчик мой, – с прежней легкой улыбкой пропела мадам Эспуар, – я была на представлении и слышала, как он поёт, и это было потрясающе, но можете не сомневаться – если Ваш голос слегка огранить, Вы будете петь ничуть не хуже. Вы, я полагаю, уже обучались музыке когда-то?
– Да, в детстве, – кивнул Рауль, – правда, моему музыкальному образованию не уделяли слишком большого внимания…
– Понимаю, – рассмеялась мадам Эспуар, – пение – не дело для благородного юноши. Однако… Вас, получается, ещё и почти не учили, и Вы уже поёте вот так…
– Ну как «так»? – окончательно смутился Рауль, хотя тут же попытался встрепенуться – он не робкая барышня, чтобы так стесняться похвал.
– Вот так! – и мадам Эспуар уверенно показала на него рукой, – вот спойте ещё. Давайте, следующий куплет.
Она подошла ближе, обходя его и становясь ближе к окну, чтобы лучше видеть и слышать юношу. Рауль вздохнул и подчинился:
–Le joueur avide,
La mine livide
Et la bourse vide
Rentre en fulminant,
Et sur son passage
L’ivrogne, plus sage,
Cuvant son breuvage,
Ronfle en fredonnant…
Мадам Жанна прикрыла глаза и по её лицу расплылась блаженная улыбка.
– Это прекрасно, дитя мое, просто прекрасно! Я сейчас, слушая Вас, получаю не меньше удовольствия, чем вчера, когда профессиональные актеры пели «Дон Жуана»! Просто потрясающе!
Рауль вздохнул: кажется, всегда спокойная и хладнокровная мадам Эспуар питала немалую страсть к музыке, и оттого её обычное спокойствие сменилось восторженной радостью. Её округлое, чуть тронутое морщинами личико все сияло, и ярче всего – прекрасные голубые глаза.
– Вы, верно, не слышите сами себя, – не прекращая улыбаться, продолжала женщина, – так обычно и бывает, ведь собственный голос мы всегда слышим иначе. Однако я все слышу, уж поверьте мне. Вам следовало бы немного подучиться… О, как бы я хотела научить Вас! Таких учеников у меня ещё не было! Виконт, а попробуйте спеть повыше. Какую-нибудь другую песню, возможно?
Рауль снова вздохнул, на этот раз обреченно, еле сдерживаясь, чтобы не закатить глаза. Он очень любил музыку, приходил в буквальный экстаз, слушая божественное пение своей дорогой Кристины, но себя он никогда не считал особенно талантливым в этой области.
– Ну, – мягко пожурила его мадам Жанна, – Вы же не откажете старой женщине в удовольствии, Рауль?
Юноша сверкнул глазами и, в каком-то странном порыве внезапно возникшего не то протеста, не то обычного полудетского озорства, громко пропел:
– Aux armes, citoyens
Formez vos bataillons
Marchons, marchons!
Qu’un sang impur
Abreuve nos sillons!
Мадам Эспуар аж поперхнулась от неожиданности.
– Ничего себе, какие песни знают и поют нынешние французские дворяне! Вас кто научил «Марсельезу» петь, Рауль?