Джоэлю стало интересно, чувствует ли то же самое Элизабет, но он побоялся снова отрывать взгляд от выпуклого экрана старомодного телевизора. Он ждал, что в любую секунду кто-то может появиться в кадре, и если он отведёт взгляд хоть на мгновение, то обязательно это пропустит.
«Ведь меня тогда не существовало, – думал Джоэль. – Если действительность – там, а не здесь, то в чём моя роль?»
«Если меня не существует, то я не могу жалеть о том, что меня не существует».
Наверное, он прямо сейчас и вправду хотел, чтобы его не существовало. По крайней мере, за этими четырьмя стенами уж точно. Всё, чего Джоэлю хотелось, – продолжать смотреть эту пиксельную действительность, которая была по-настоящему реальна.
Камера сфокусировалась на дверном проёме в кухню, где горел свет и две человеческие фигуры, то и дело появляясь и исчезая из кадра, двигались так быстро, что Джоэль не успевал разглядеть их подробнее.
Наконец в первой фигуре он узнал Элизабет. Вторая по своим очертаниям больше походила на подростка, чем на взрослого. Подростка, который, казалось, вырос из собственного тела и теперь не знал, что ему делать со своими длинными руками и ногами.
Но это и был подросток.
Джонатан.
На нём не было рубашки и брюк, как сейчас на Джоэле; на нём было надето то же, что и на прежнем Джоэле – том Джоэле, которого больше не существовало: джинсы и футболка. Но Джоэль никогда не видел подобной одежды в гардеробе Джонатана. Почему Джонатан не надел вещи из гардероба?
Торбьёрн устремился на кухню, и в кадр снова попал Джонатан, но сейчас он сидел спиной к камере.
«Повернись», – пронеслось у Джоэля в голове.
И затем, словно можно было разговаривать с прошлым через экран телевизора, он громко повторил вслух:
– Повернись.
Джонатан не послушался. Он стоял у стола и что-то резал на разделочной доске. Кажется, он готовил еду. Элизабет достала пакет молока и мерную ёмкость, и тогда Джоэль понял, что они собираются что-то выпекать.
Тогдашняя Элизабет посмотрела на мужа через плечо.
– Тебе обязательно нужно снимать именно здесь и сейчас? – произнесла она театральным шёпотом в камеру, и это больше походило на обвинение, чем на вопрос.
– Всё должно быть задокументировано, – ответил Торбьёрн.
– Время – четверть седьмого утра, – заметила Элизабет. Джоэль вдруг подумал: несмотря на то что фильму уже лет двадцать, на экране она выглядит старше, чем сейчас. Хотя «старше» было бы неправильным словом; скорее она выглядела более живой, со всей своей усталостью и морщинками.
Джоэль перевёл взгляд на Элизабет, сидящую рядом с ним на диване, чтобы убедиться, что не ошибся, но увидел совсем не ту Элизабет, которую он знал, Элизабет, будто выпавшую из времени. Сейчас она выглядела лет на сто старше женщины в телевизоре. Она сидела, зачарованно уставившись в прошлое, и казалось, что голубоватый свет, льющийся с экрана, высасывал из неё жизнь. Теперь она была больше похожа на высохшую мумию.
– Не волнуйся, ты всё равно очень красивая, – сказал Торбьёрн, должно быть, решив, что Элизабет боится выглядеть недостаточно хорошо для съёмки.
Его предположение оказалось верным. Тогдашняя Элизабет рассмеялась:
– Даже не пытайся.
Торбьёрн направил объектив камеры на спину подростка.
– Джонатан? – обратился он к сыну.
Джонатан не повернулся.
– Джонатан? – повторил отец, но Джонатан даже ухом не повёл, делая вид, что не слышит. – Джонатан? – повторил Торбьёрн в третий раз. – Посмотри сюда.
Слова эхом прозвучали в голове Джоэля: «Посмотри сюда».
– Может, оставишь его в покое? – сказала Элизабет из прошлого. – Видишь, он не хочет.
– Милая, он же не глухонемой пенёк. Если не хочет, пусть так сам и скажет. Умеет же он говорить. Тебе не нужно всё за него делать.
– Он-то, может, и не пенёк, а вот ты точно глухой. Оставь. Его. В покое.
– Джонатан, давай же, посмотри сюда.
«Посмотри сюда», – подумал Джоэль.
– Тс-с-с, – прошипела Элизабет из прошлого. – Если будешь продолжать в том же духе, разбудишь Хенрика.
– Прости, – сказал Торбьёрн, понизив голос, но не сдался. – Джонатан? – прошептал он. – Джонатан?