Джоэль спешил. Он мог бы забежать в какую-то из комнат, но ни одна дверь не запиралась. Разве что ванная, но что ему там делать?
Потом он вспомнил про массивную квадратную дверь, за которую ещё ни разу не заглядывал. Она была без ручки. Её можно открыть, лишь повернув ключ в замке. Значит, она запирается. А если запереть её не получится, то можно выдернуть из замочной скважины ключ, и тогда туда точно никто не войдёт.
Джоэль отыскал взглядом эту дверь, и с лица Элизабет как будто стёрли все краски. Она попыталась помешать ему, но не успела.
Джоэль чувствовал, как сотрясается дверь под ударами Элизабет. Он слышал в её голосе нарастающие рыдания, и ей всё труднее становилось говорить. Вибрации от ударов спускались всё ниже и ниже и у самого пола совсем стихли.
– Мой милый Джонатан, хороший Джонатан, не ходи туда, – услышал он. – Я стану лучше себя вести. Обещаю. Я буду следить за собой. Только выйди оттуда.
Джоэль понял, что даже позабыл, как дышать, и сделал глубокий вдох. Поискал в темноте выключатель и обнаружил его справа от входа. Под потолком загорелась одна лампочка без абажура.
– Я не знаю, что со мной такое, – доносился из-под двери скулящий голос. – Ты должен простить меня.
Он оказался в чём-то наподобие гардеробной. Никаких обоев или настенных панелей. Прямо перед ним возвышались горы картонных коробок, достававших почти до самого потолка. Но только почти. Сквозь просвет вверху на него легла тень, и Джоэль понял, что там, дальше, есть ещё один источник света. За картонками комната продолжалась.
Он протянул руку и почти что сдвинул первую коробку, прежде чем понял, что они все пустые. Они стояли тут не для того, чтобы в них хранили вещи, и даже не для того, чтобы храниться самим, – тогда бы их поставили покомпактнее, для экономии места. Они стояли тут, чтобы перекрывать проход к чему-то, и Джоэлю на ум пришло только одно помещение в этом доме, доступ к которому следовало бы так прятать.
Он съел свой обед и сделал домашнее задание. Потом поднялся на чердак и повесился.
Джоэль нажал на гору коробок, и вся конструкция развалилась. Открылась лестница, ведущая на чердак.
Последний покой Джонатана
Лампочка без абажура, такая же, как в комнате с коробками, болталась на одном проводе в центре чердака; абсолютно ничем не примечательная лампочка, и в то же время на неё невозможно было не обратить внимание. Джоэль подумал, что она выглядит как повесившийся человек. Лёгкий сквозняк, тянувший сквозь щели чердака, заставлял её качаться, только усиливая это впечатление. В воздухе танцевала пыль, летящая с деревянных балок над головой, пол под ногами скрипел и пружинил. Джоэль почувствовал, что его вот-вот стошнит.
Он уселся, приложил ладони к полу, который уже не качался, и зажмурился.
Он спросил самого себя, как долго сможет просидеть здесь, и голос в голове ответил: четыре, четыре, четыре.
Четыре минуты требуется человеку нормального телосложения, чтобы умереть без воздуха. Четыре дня требуется, чтобы умереть без воды. И четыре недели, чтобы умереть без пищи.
Четыре, четыре, четыре.
Минуты гораздо предпочтительней дней или недель, но в то же время Джоэль был уверен, что ни один человек не сможет в одиночку заставить себя умереть от удушья без подручных средств. Это опять заставило его вспомнить о Джонатане.
Он подумал о том, удалось ли Джонатану упасть с такой силой, чтобы сломать шейные позвонки, или же он был задушен верёвкой. Тогда ему понадобилось четыре минуты, чтобы умереть от недостатка кислорода.
Джоэль задержал дыхание и стал считать секунды. Он добавлял по «тысяче» к каждой цифре, как учил его дедушка.
Одна-тысяча, две-тысячи, три-тысячи…
На тридцать шестой-тысяче он сдался. И как только Джонатан вытерпел двести сорок-тысяч?
От напряжения глаза наполнились слезами, но когда Джоэль заплакал, то плакал от жалости к самому себе. Он не сможет умереть от недостатка кислорода, а значит, будет вынужден просидеть здесь, пока не умрёт через четыре дня от недостатка воды.
Было много причин, почему Джоэль не мог покинуть чердак, и Элизабет, дежурившая за дверью, была наименее существенной. Его ненавидит весь класс, причём Молли – больше всех. Ева вместо его сочинения выбрала работу Марии. Он обозвал Софию жирной и стащил краску для волос прямо у неё на глазах. И она уже точно доложила обо всём их маме.