Ну, по крайней мере, я его понимаю. Не думаю, что я могу на нём разговаривать. Или могу? Сибилла и Фибус говорили, что я часто бормочу во сне какие-то непонятные слова. Что если я говорю во сне на шаббианском? Что если мне снятся сны на шаббианском?
Знание чужого языка кажется мне сверхъестественной способностью. А ведь Мириам ещё даже не разблокировала магию в моей крови.
— Фэллон, дорогая, подойди ко мне.
Наверное, меня должно рассердить то, что пленённая колдунья назвала меня «дорогая», но моё внимание обращает на себя то, как она произносит моё имя. Двойная «л» скатывается с её языка, точно рулон шёлковой ткани, и заглушает последний слог, который звучит в её исполнении как «ан», а не «он».
— «Эби» это фамилия королевской семьи, Росси? — хриплое бормотание Данте ударяет в мои пульсирующие барабанные перепонки.
Эби? Когда это она… О, неужели она это произнесла? Это странно, но я не сразу перевожу это слово в исполнении Данте. Может быть, дело в его акценте? А, может быть, я понимаю шаббианский только, когда на нём говорит Мириам?
Думаю, это было бы необычно, но не настолько необычно, как умение людей превращаться в птиц.
— На Шаббе детей называют именами их матерей, которые произносятся после их собственного имени, то есть Фэллон должны были звать Фэллон амЗендайя.
Прядь тёмно-рыжих волос Юстуса прилипла к синему бархатному мундиру, который подчеркивает резкие очертания его четырёхсотлетнего тела.
— Эби — значит «дорогая».
Удары сердца отдаются мне в рёбра и бьются о кожу, точно змей, пойманный в рыбацкую сеть.
— Разве тебе не хочется познать свой истинный потенциал, маленькая королева? — шепчет Мириам из темноты.
Я почти говорю ей, что не согласна на женитьбу, которую запланировал для нас Данте, но к моему счастью Юстус не даёт мне совершить глупость, когда бормочет:
— Ты уже забыла, что сказал тебе Данте насчёт использования шаббианского языка, Мириам?
Он напоминает мне нашу древнюю директрису Элис в те дни, когда Сибилла и я возвращались с прогулки, а наши платья были испачканы пятнами от травы весной и грязью зимой.
Я облизываю губы.
— Что она сказала?
Я молюсь, чтобы мои покрасневшие щёки не выдали то, что я прекрасно её поняла.
А в курсе ли она сама? Она должна быть в курсе, если она так упорно использует этот язык. Расскажет ли она остальным, или это станет нашим секретом? О чём это я вообще? Зачем этой женщине иметь со мной какие-то секреты?
В комнате воцаряется тишина.
— Прости меня, Маэцца. Я забыла, что Коста сжёг все шаббианские книги в тот день, когда бросил меня в эту темницу вместо своей постели.
Признание Мириам заставляет меня возненавидеть первого люсинского короля ещё сильнее, но не из-за того, что он бросил её в подземелье — она абсолютно точно это заслужила — а потому что он уничтожил чужую культуру, чтобы переписать историю по своему усмотрению.
— Нам следует приступить к свадебной церемонии и высвобождению магии пока луна в зените.
Юстус перекидывает через плечо свои волосы, собранные в хвост.
А как они все определяют яркость луны? Может быть, в этом подземелье где-то есть окно? Разве это дальновидно?
— Осветите подвал! — командует Юстус огненному фейри.
Мужчина с янтарными глазами подходит почти бесшумно. Его кадык опускается и поднимается, когда огонь охватывает его руку. Не делая больше ни шага вперёд, он направляет пламя в виде горящей усеченной дуги в сторону самой дальней стены. Пламя распространяется по стене, образуя десятки ответвлений различной длины, которые озаряют черный подвал светом. Меня настолько ослепляет сияющее люсинское солнце, что моим глазам требуется мгновение, чтобы привыкнуть.
И когда это происходит…
Несмотря на то, что помещение сверкает от огромного количества сокровищ, единственное, что я вижу, это женщину, сидящую на золотом троне и положившую одну руку себе на колени, а другую на подлокотник. Юстус говорил о том, что мы похожи, но я оказываюсь не готова к тому, насколько сильно она напоминает мою мать, с которой мне никогда не суждено встретиться.
Самая коварная колдунья всех времён не просто разглядывает меня в ответ. Её губы в форме бантика приподнимаются в улыбке, которая, точно кинжал, врезается в её идеально гладкое лицо.
— Здравствуй, Фэллон, дорогая.
ГЛАВА 7
Я застываю у входа в подземелье. Даже воздух у меня в лёгких как будто окаменел.
— Внутрь. Сейчас же.
Рука Данте ложится мне на спину, выдернув меня из ступора, и проталкивает в узкий проход.