- Нет… - простонал я.
- Что нам делать? – умоляюще произнес Зандер.
- Я читала о нашей истории, - ответила Катрин. – Мы ничего не можем сделать. Все предрешено. Это судьба.
- Я не хочу верить в это. Император хранит.
- Да, - сказала Катрин, и выстрелила Зандеру в затылок. Его череп взорвался кровавым туманом. Болтерный снаряд пробил насквозь стену перед ним. Кровь забрызгала портрет, попав на лучи восьмиконечной звезды, и холст мгновенно впитал ее.
- Император хранит, - произнесла Катрин.
На мгновение она потеряла самообладание и испустила горький стон, словно в ответ на ложь этих слов. Потом она приставила ствол болт-пистолета к своему лбу и нажала спуск.
Я скорчился, зажмурив глаза и зажав руками уши, по моему лицу текли слезы. Я не хотел видеть и слышать, как мои дети умирают снова и снова. Я не хотел открывать глаза. Не хотел подвергать себя еще одному кошмару, который я не мог остановить, еще одной трагедии, случившейся из-за того, что я покинул своих детей во имя долга.
Постепенно я понял, что единственными звуками, которые я слышал, были лишь мои сдавленные рыдания. Я лежал на полу. Открыв глаза, я увидел, что лежу в коридоре на втором этаже, между дверями в спальни Катрин и Зандера.
Опираясь о стену, я встал на ноги. Мгновение я стоял неподвижно, пытаясь восстановить равновесие. Мое тело онемело, но я знал, что это скоро пройдет. Шок защищал меня. Но скоро чувство вины нахлынет снова и затопит меня.
- Теперь ты доволен? – спросил я, обращаясь к Мальвейлю. Я едва сумел прохрипеть эти слова. Мое горло было так надорвано от плача, что глотать было мучительно больно. – Не осталось ничего, что ты еще можешь отнять у меня.
Теперь я знал правду. Катрин и Зандер были мертвы. Они были отняты у меня еще давно. Они умирали, и умирали, и умирали перед моими глазами, и не имело значения, какое из этих видений было правдой, а какие ложью. В конечном счете они все были правдой. Я потерял моих детей. Я покинул их. Те, которые казались мне моими взрослыми детьми, были лишь еще одной иллюзией, лишь проекцией моей души, истерзанной скорбью и чувством вины, как призрак Элианы.
Мне не было прощения. Не было искупления. Не было надежды.
Оставалось лишь еще одно, последнее, что я еще мог совершить.
Все более твердым шагом я направился к башне и моей спальне.
Войдя в спальню, я открыл большой шкаф и вытащил из него пластальной ящик для хранения оружия. Он прошел со мной сквозь десятилетия военных кампаний. Мои товарищи погибали, но этот ящик и то, что в нем было, всегда оставались со мной. Я поставил его на кровать и открыл. Внутри был мой плазменный пистолет, мой церемониальный меч полковника и боевой цепной меч.
Церемониальный клинок был тщательно начищен, и ярко блестел в свете люмена. Мастерство, с которым он был изготовлен, изящество его линий, было еще одним напоминанием о моей неудаче. Я не заслуживал звания, которое он символизировал.
Я ничего не заслуживал.
- Что ты делаешь?
У закрытой двери стоял Ривас.
- Я не слышал, как ты вошел, - сказал я.
- Ты был слишком сосредоточен на этом ящике.
- Конечно.
«За какого же глупца ты меня принимаешь? Тебя же нет. Ты не настоящий».
«Он кажется таким настоящим. Посмотри на его глаза».
«Прямо как у нас, когда мы думаем о детях».
«Именно. Но мы-то теперь знаем, не так ли?»
Ривас медленно направился ко мне.
- Ты не ответил мне. Что ты собираешься делать с этим?
- Думаю, ты знаешь.
- Оставь это, Мейсон.
- Мне интересно, как ты оказался здесь?
- Я не мог заснуть, потому что слишком волновался за тебя, - сказал он. – После того, как я поговорил с Катрин и Зандером…
- О, да, - прорычал я. – Когда ты попросил их вернуться сюда.
- Да. Что не так, Мейсон?
Я вздохнул, подняв взгляд к потолку.
- Мальвейль, - сказал я. – Я устал от этих игр. Пора их заканчивать.
- Остановись, - предупредил Ривас. – Ради Трона, вспомни, кто ты. Вспомни о своем долге. Вспомни свои клятвы Императору. Ты предашь Его?
- Нет, - произнес я. – Не предам.
Я поднял плазменный пистолет, направил ему в лицо и нажал спуск.
Ничего не произошло. Просто щелчок. Пистолет бы мертв, разряжен.
Ривас покачал головой.
- Не стоило тебе пытаться делать что-то подобное.
Онемение мгновенно прошло. В одну секунду рухнули все барьеры, сдерживавшие чувства, обуревавшие меня. Скорбь и чувство вины были так невыносимы, что могли меня убить. Но не убили, а разожгли пламя моего гнева. Моя ненависть к Мальвейлю и тому, что он сделал со мной и моей семьей, была столь же колоссальна, как и мои страдания. Она пылала с жаром звезды. Я мог бы разорвать Солус пополам голыми руками. Весь это гнев сосредоточился в одной точке – на этой пародии на моего друга, стоявшей передо мной.