Книга Тома Уиллиса теперь поблекла, словно была только сном. Меня вновь затопила прежняя решимость. Старые обиды и ожесточенность вытеснили грусть, крушение и безнадежность. Эта метаморфоза, должно быть, отразилась на моем лице, поскольку доктор Янг сказал:
— Я могу догадаться, о чем вы думаете, Лейла.
И еще что-то росло во мне, что-то новое, чего не было прежде. Это была ярость, слепое бешенство, ведь вся радость и счастье были отняты у этого дома из-за мистификации. Одна страничка в книге Кэдуоллдера, и моя семья лишилась надежды на будущее. Из-за этого Колин, Марта и Тео считали своим долгом вести жизнь в безбрачии, жизнь без любви и детей. Этот сфальсифицированный кусок бумаги отнял у моей семьи силу бороться и сделал ее своей заложницей. Я еще больше исполнилась решимости разгадать тайну Пембертон Херста.
— На дворе темно, Лейла, — услышала я голос доктора.
— Мне надо многое обдумать, доктор Янг. И во многом разобраться.
Мой мозг осаждали мириады мыслей: письмо тети Сильвии, рубиновое кольцо Теодора, мое письмо Эдварду, сожженное… Эдвард, о котором я много дней не думала.
Плотина прорвалась, и все старые загадки с новой силой заставили работать мой мозг. Кто украл кольцо и зачем? Из-за того, что оно каким-то образом связано с рощей? И как быть с рощей — как мне заставить себя вспомнить то, что там произошло в тот день двадцать лет назад? Кто сжег письмо к Эдварду? Кто послал моей матери письмо от имени тети Сильвии?
На мое плечо опустилась рука. Откуда-то по ту сторону стены мягкий голос что-то говорил мне, но я почти не слышала. Я была теперь слишком вне себя. Этот убийца не только отнял три жизни, но и убил дух Пембертонов! Бедная, стареющая, поблекшая Марта. Мой милый, ожесточенный Колин. Бабушка Абигайль, погребенная еще до смерти. Моя мать, надрывавшаяся среди вони трущоб, потому что она думала, что ее дочь — жертва коварной болезни. Такие страдания, такие несчастья от того, что один преступник сфабриковал «болезнь Пембертонов» и навязал моей семье полную безнадежность.
Этот мягкий голос за стеной уговаривал, убеждал: «Лейла… Лейла…»
Я начала успокаиваться и наконец взглянула на доктора Янга. Его ладонь была на моей руке. Он тихо повторял мое имя.
— Простите меня, — прошептала я.
— Выражение вашего лица так странно. Скажите мне, Лейла, почему вы взяли все это на себя?
— Потому что я в известной мере несу ответственность. Я посторонний человек, свободный от лет монашества остальных, и могу видеть всю сцену объективно. Я должна искать ответы, остальные — нет.
Его глаза изучали мое лицо, которое, должно быть, было багровым, так оно горело. Я знала, что доктор Янг думает. Он видел злую, угрюмую решимость, омраченное сознание.
— И вам кажется, что вы объективны?
Я отвернулась, поскольку мне не понравилось то, что я увидела в себе. Моя душа была в водовороте эмоций: любви к Колину, скорби за те смерти, вызова неизвестному врагу и — больше всего — ярости. Доктор Янг это знал. Эксперт, умеющий читать мысли людей, он был способен заглянуть в самые глубины моей души и ясно понять, что я чувствую.
— Могу я сейчас проводить вас домой?
Хотя он напомнил мне о позднем времени, я была удивлена, осознав, как долго пробыла здесь. Быстро поднявшись, я натянула перчатки на свои дрожащие руки.
— Я принимаю ваше великодушное предложение. Простите меня, если помешала вам в вашей работе. Я не собиралась быть здесь так долго.
— Мне это доставило удовольствие, — ответил доктор, — и моя работа — помогать людям. Если мне удалось это за последние пару часов, то я сделал большое дело.
Теперь наступил мой черед положить ладонь ему на руку.
— Я не знаю, что бы я делала без вас.
— Я должен сказать одну вещь, Лейла, прежде чем вы уйдете. Это мой долг, как врача, заявить о моих находках в полицию. Нет, постойте, дайте мне закончить. Я должен сообщить, вы это знаете. Но из уважения к вам и к тому, что вы должны сделать, я буду ждать так долго, как только смогу из соображений этики, прежде чем отправлюсь к ним. Вы тем временем воспользуетесь моим доверием.
Миссис Финнеган по-прежнему неодобрительно смотрела меня, пока доктор помогал мне надеть плащ. Ее глаза выражали открытый приговор за часы, которые я провела наедине с ним, и я гадала, не подслушивала ли она. Но меня это не беспокоило, как и многое другое: Лондон и Эдвард принадлежали прошлому, которое казалось далеким, как сон. Лишь Колин занимал меня в этот момент, когда я мяла в руках ленты моей шляпки. Колин и Пембертоны, мой долг перед ними.