— Я буду с тобой, тебе нечего бояться.
Ксавье сделался спокоен и снова стал тем спутником, на которого можно положиться при любых обстоятельствах.
Беатриса неохотно села в машину, уступив руль Ксавье.
По дороге она мало-помалу поняла, что оторвала человеку руку, навеки оставив его калекой; у нее было время заключить, что речь шла о правой руке.
Мысль о происшедшем ее ошеломила, тем не менее по-настоящему угрызений совести она не испытывала. Если бы ей не удалось запереться в машине и вырваться из гаража, в каком состоянии находилась бы сейчас она сама? Была бы она жива по крайней мере? Вот уж в чем можно быть уверенным меньше всего…
Когда они проникли в паркинг, он был пуст.
Ксавье пробормотал:
— Какой плохой свет…
— Они разбили плафоны…
Выйдя из машины, они приблизились к тому месту в глубине паркинга, где произошло нападение. Темные пятна под фонариком Ксавье оказывались лужицами крови, которая начинала застывать. Чуть дальше ручеек еще свежей крови привел их к телу, скрытому между двух машин.
Беатриса снова подумала, что не выдержит. Ноги под ней подогнулись, и, чтобы устоять, ей пришлось опереться о столб.
Между тем Ксавье присел на корточки перед телом, лежавшим ничком, и перевернул его:
— Он мертв, — прошептал он, — артерию перерезало, и он потерял всю свою кровь…
— Другие его бросили и спаслись…
— Что еще можно ждать от этой шпаны? Надо предупредить полицию…
Хотя при виде этого неподвижного тела, неподвижного по ее вине, Беатриса чувствовала подступавшую к горлу тошноту, все же она осмелилась бросить взгляд на лицо одного из своих мучителей, с которого была снята маска.
Потрясенная увиденным, не в силах поверить своим глазам, она не смогла удержать раздирающий душу стон. В полном изумлении она узнала прекрасное лицо порочного ангела в нимбе белокурых волос, что так часто виделось ей в ее грезах наяву, с карими золотистыми глазами, широко распахнутыми в смерть…
Даниэль Буланже
ПРЕКРАСНЫЙ МЕСЯЦ МАЙ
Бульвар был оцеплен неразличимыми в ночи каре из войсковых подразделений Службы безопасности. Поблескивали поднятые перед атакой плексигласовые козырьки. Вылетающие из толпы ругательства тут же подхватывались, с ревом прокатывались над головами, а затем взмывали вверх, к фасадам, окна которых были почти сплошь закрыты ставнями, и там затихали. Отряд манифестантов, состоящий из молодцов, одетых в мотоциклетные костюмы, в разноцветных касках, каждый с красной повязкой на рукаве, двойным заграждением перекрыл все подступы к мосту и перекресток. Они перебрасывались короткими фразами о раненых накануне, о колебании в правительственных кругах, о фильмах. Журналист Лорто опрашивал их о том, какой представляется им будущая республика, ответы были расплывчатыми, но доброжелательными.
— Будет не так, как раньше.
— Вздохнем наконец.
Кто-то бросил:
— Как те ослы, которых разгрузили и не успели навьючить вновь.
Несколько горящих взоров обожгло смутьяна.
Сын Лорто, сидя на закорках у отца, пожелавшего взять его с собой, чтобы тому это надолго запомнилось, взглядом юного поэта осмысливал происходящее на его глазах в два часа утра. Ночь вступала в свои права столь же неотвратимо, как остывает вода, когда засыпаешь лежа в ванной. Кто-то из ребят, стоящих в заграждении, узнал журналиста и братски поприветствовал его:
— Революция, Лорто!
Несколько человек с повязками отозвалось:
— Отведи мальчишку в кино, успеет на нас насмотреться, на следующей неделе будет еще интересней.
— Эй, малыш, в постельку пора!
Но вот шутки разом стихли, послышались предупредительные сигналы, а вслед за этим начались угрожающие приготовления. Двое в шлемах отделились от цепочки, образованной взявшимися за руки повстанцами, и оттеснили Лорто в сторону. Малыш закричал. Он возвышался над пустынным перекрестком, посреди которого вдруг разорвалась граната. Отец поставил его на ноги и потащил к подъезду. Какие-то парни, вооружившись железными кольями, взламывали асфальт, другие подняли решетки, уложенные у дерева, и принялись спиливать его на высоте человеческого роста.
В темноте — почти все фонари были перебиты камнями — двигалась ручная повозка, груженная ящиками, железным ломом, из которого торчала узкая кровать; толкали повозку женщины; этот странный кортеж, казалось, явился сюда из затерянного в веках народного бунта. Улицу уже перекрывала баррикада. Чуть дальше воздух сотрясали взрывы, после которых распространялся резкий запах слезоточивого газа. Лорто почувствовал, как его глаза налились тяжестью и были готовы выскочить из орбит. Он повязал глаза сына платком и повлек его вверх по улице подальше от криков, которые вдруг донеслись с перекрестка, откуда они только что ушли; вслед за этим мостовая содрогнулась от тяжелого топота подкованных железом ботинок, отряд повстанцев, загородившись щитами, удерживал и теснил назад эту навалившуюся на него тяжесть; во взорванной ночи принялись бить колокола соседней церкви. Лорто добрался до здания театра, белый портик которого был сплошь обклеен свежими плакатами яростно-алого цвета — на них были изображены заводы, выплевывающие дым в форме кулака. Юноши и девушки взбегали по его ступенькам, исчезали в проемах, из которых были высажены двери. Лорто последовал за ними, сдернул платок, упавший сыну на рот. Сверкающий позолотой зал театра был освещен, занавес поднят. Под колосниками, как на пикнике, расположилась толпа, оратор через мегафон обращался к залу, бельэтаж и балконы которого со сказочной быстротой заполнялись народом. С галерки сыпался дождь листовок, юный Лорто, подхваченный все нарастающей веселой толпой, бросился поднимать их и исчез из виду.
— Мы захватили центральный телеграф, главное здание факультета, — говорил оратор, которому тут же вручали донесения, — а вот уже и Западный вокзал блокирован. Силой не сломить нашу волю! Завтра в каждом квартале пройдут трибуналы, на которых будут судить изменников.
— Даешь свободную любовь! — выкрикнул кто-то.
Сотни глоток подхватили и стали скандировать: «Свободная любовь, свободный труд! Свободная любовь, свободный труд!»
— Анри, — звал Лорто, — Анри, где ты?
Какая-то женщина взяла потерявшегося мальчика за руку и увела его за кулисы, где был устроен буфет — с пивом и бутербродами, которые тут же готовили выстроившиеся в цепочку девушки. Здесь же на полу, обнявшись, лежала парочка. Анри уставился на нее, но его подвели к стакану молока.
— Где ты живешь? — спросила женщина. — Где твоя мама?
— Я с папой, — ответил мальчуган, ничуть не испугавшись.
— А где он?
— Здесь.
Женщина вывела его на сцену, и оратор объявил, что мальчик по имени Анри находится рядом с ним. Лорто увидел сына и направился к рампе. В тот момент, когда он туда добрался, на сцену вылетела вереница взявшихся за руки, как в фарандоле, маркизов и стрелков. Только что был разграблен магазин театральных принадлежностей и костюмов. Восстание превращалось в маскарад. Оратор попросил всех уняться, и субретки, прелаты, эфебы в туниках примостились в глубине сцены. На авансцену вынесли стол, стулья.
— Никого больше не впускать! — донеслось из мегафона. — Закройте двери. Выделите из своих рядов людей, и пусть они поддерживают порядок! Мы добились свободы, так не будем же ее портить!
— Это праздник? — спросил маленький Анри. — Я хочу спать. — Молодая женщина все еще держала его за руку. Это была брюнетка с яркими чертами лица, сероглазая, в белом свитере и черных кожаных брюках, со стрижкой.
— Благодарю вас, — сказал Лорто.
— Уложите его здесь, — предложила она, — пока не станет спокойней. На улице нешуточная драка. Взгляните!
Со стороны артистического входа и вестибюля, где обычно дежурит сторож, на сцену вносили двух раненых, один из которых стонал от боли, держась за ногу.