И вдруг вздрогнула, даже вскрикнув при этом: мадемуазель Летертр и прачки должны были уже вернуться, они могли нечаянно застать их, понять, что Эмма потеряла полчаса рабочего времени, которые ей предстоит потом наверстывать, что еще дальше отодвинет ее свидание в «Баре Мадлены», не говоря уже… Он поправил ее: «Не полчаса, а четверть». Она заметила: «С вами я теряю чувство времени». — «Так вот — четверть часа, — повторил Жером Сальс, — ну, я буду ждать вас в „Баре Мадлены“, вот и все. Не торопитесь, тем более что у меня есть работа. Не надо волноваться зря». — «Да, но…» — начала было Эмма, но санитар уже прощался, так комически учтиво раскланявшись с ней, что она еще долго смеялась после его ухода.
«Ты где была?» — спросила Раймонда, на мгновение подняв на Эмму глаза и тотчас опустив снова, но не на простыни, которые она не прекращала складывать, а на свои руки, что складывали и разглаживали их, как если бы они принадлежали не ей, а кому-то другому. «Э-э… Это была Жинетта, она хочет, чтобы я постирала ей платье». — «Ну да, конечно, — сказала Раймонда, — это она так тебя растрепала, размазала до ушей помаду, почти что стерла глаза. И заставила тебя смеяться, краснеть и дрожать. Меня не удивляет, что ее тележка прогромыхала сегодня ну совсем как каталка. И ты давай уж тоже не удивляйся, если меня спросят, какова собой эта Жинетта, а я отвечу, что она длинна и тоща как жердь, что нос у нее крючком, взгляд такой, что все млеют, и в штанах у нее есть кое-что, о чем никак не подумаешь. И я на твоем месте, — продолжала она, складывая простыни и не переводя дыхания, — я на твоем месте уж не побежала бы плакаться матери в жилетку, что до обалдения влюбилась в одну „конченую“ из госпиталя, поразительно похожую на санитара Сальса, потому что с ней у тебя опять сложности». — «Вот что…» — начала было Эмма. «Заткнись, — тихо сказала Раймонда, — заткнись, это дело твое». И вдруг добавила с чувством: «И не делай, как я». Она оставила на мгновение свои простыни, бросив на Эмму тот же умоляющий взгляд, что мадам Сарро, когда высказывала прямо противоположную просьбу: «Делай, как я». Эмма ответила Раймонде так же отрешенно, как отвечала, только по другому поводу, матери или мадемуазель Летертр: «Хорошо».
«Да не торопитесь вы», — сказал санитар, откровенно рассмеявшись. Эмма схватила чашку кофе со сливками, которую робко заказала, сделала большой глоток, страшно скривившись, потому что кофе оказался чересчур горячим, и уже собиралась отпить еще. «Погодите же! Дайте ему немного остыть!» Она замерла, остановив руку с чашкой на полдороге, улыбнувшись несколько глуповатой улыбкой. Чувствовала она себя намного более скованно и неловко, чем Жинетта, которая тоже была здесь, но не сидела за столиком, а стояла на правой ноге возле стойки, поставив левую на опоясывающий ее в полуметре от пола латунный прут. Подбоченясь одной рукой, а другой обхватив стакан мятной с содовой, большая и грузная, она ждала, застыв в нелепой позе наемной танцорки. [12]А может, уже и не ждала больше, напрочь позабыв о той жестокой шутке, что сыграли с ней соседки по палате. Похоже, Жинетта наслаждалась моментом, и выходило это у нее гораздо лучше, чем получалось когда-либо у Эммы. Она не выпускала из рук соломинки. Время от времени она дула через нее в стакан и смотрела на бурлящую жидкость с детским восторгом. Иногда Жинетта представляла, должно быть, что пузырь вылетает из стакана, потому что вдруг выпрямлялась, провожая взглядом невидимый шарик, поворачивала голову вслед за воображаемым причудливым его полетом, который, в свою очередь, но уже в миниатюре, вычерчивала соломинка, так и торчавшая у нее во рту. Санитар положил свою руку на руку Эммы и мягко заставил ее опустить чашку. «У вас есть еще время… Потом, пожалуйста…» — «Да, но…» — начала Эмма. Он прервал ее, предложив перейти на «ты». «Дело в том, что мне надо вернуться домой в четыре часа, поскольку у матери собрание тьюпп… (она запнулась, глубоко вздохнула и заменила слова „Тьюппер Вэа“ [13], которые собиралась произнести, на „очень важное“), а мой второй братишка болен, я из-за него даже задержалась сегодня утром. Я должна посидеть с ним вместо матери». Она загнула большой палец на правой руке. «Потом в пять часов я должна пойти забрать другого брата». Она загнула указательный. На средний палец пришлась бандероль, которую надо было отнести на почту до закрытия, на безымянный — сходить на участок (а он не так близко от дома): сейчас поспевает цикорий, и нельзя, чтобы он пропал: на мизинец — сбегать, пока светло, к бабушке. Когда она собралась было загнуть большой палец другой руки, чтобы сказать, что это будет уже семь часов, а в семь вечера самое время подумать об ужине, она обнаружила, что Жером взял ее руку в свои, нежно гладит ее ладонь и смотрит на нее с выражением печальной и терпеливой снисходительности на лице. Он спросил:
— Ты левша?
— Нет, — ответила Эмма.
— А ты держишь чашку левой рукой.
— Да, — сказала Эмма. — Я и ем левой рукой, но я не левша. Была раньше, а теперь нет.
— Ты переучивалась?
— Да, и очень успешно, поэтому теперь я правша.
Санитар скользнул указательным пальцем под рукав Эмминого свитера, затем уже всей ладонью крепко сжав ее руку, сказал, вдруг напряженно скривив рот: «Я тебя уже никуда не отпущу». Издав нервный смешок, откинулся на спинку, быстро разжал руку. Показал подбородком на чашку с кофе: «Теперь пей. Залпом, а то остынет». Покачал головой: «То слишком горячий, то слишком холодный. Не поймешь». Эмма поднесла чашку к губам и успокоила его: «Нет. Как раз».
Они обменялись натянутыми улыбками. «Вот завтра…» — робко хотела что-то сказать прачка. Жером Сальс положил ладонь на папки, которые просматривал, когда она пришла: «У меня собрание делегатов профсоюзов общенационального масштаба. Я вернусь через пять дней». Он подсчитал на пальцах: «Во вторник…» Подумал, откинул назад голову, полуприкрыл веки: «Да, во вторник, я как раз работаю в смену с шести до четырнадцати. Во вторник, в табельной, в четырнадцать с чем-нибудь». Говорил он тихо, очень скоро, с видом заговорщика. Эмма подумала о том, в каком плачевном состоянии будет к тому времени ее укладка. Потом отогнала от себя эту мысль. Сказала «хорошо», но на этот раз твердо, даже как-то очень сухо, так что это «хорошо» показалось ей более властным, чем «клац» отметчика, но зато многообещающим, прелюдией новой жизни, в которой она могла бы, как советовал ей Жером, не торопиться, не посвящать СВОЕ время другим, кроме Жерома Сальса, разумеется. Он снова произнес: «Во вторник, да-да, во вторник», — и засмеялся от удовольствия. Еще он объявил ей, что завтра начинаются работы по реконструкции согласно плану Орсек, «словно чтобы отметить нашу встречу, забавно, а?» — «Да», — сказала Эмма.
12
Имеется в виду танцовщица, которую специально нанимают, чтобы приглашать танцевать посетителей бара.