– Не меньше, чем прочим. Она – старшая в храме Артемиды.
Услышав это имя, Электра едва слышно выдыхает.
– Говорят, западные острова под защитой божественной охотницы. Какая-то история с иллирийцами – или аргивянами, – грабившими твои земли? Найденные корабли были сожжены, трупы утыканы стрелами – не иначе как вмешательство богов, да? Какая удача, что твое неоспоримое благочестие помогает получить столь необходимую благосклонность богини.
Неужели в голосе Электры слышится намек на яд? Когда ей было двенадцать, она пробралась в оружейную материнского дворца и украла меч, а позже была обнаружена на заднем дворе, где размахивала им из стороны в сторону, вцепившись обеими руками в рукоять, которая, словно рыба, так и норовила выскользнуть из ее хватки. Будь она рождена мужчиной, она сама убила бы Клитемнестру, не впутывая в это брата.
– У меня нет никаких догадок.
Ответ Пенелопы отрывист, резок и не предполагает возможности задавать еще какие-либо вопросы в этом направлении. Электра слышит это и тоже напрягается. Некоторое время эти две почти царицы словно гиппопотамы-тяжеловесы топают по грязи к дому Лаэрта, но все же именно Пенелопа смягчается первой, пусть и самую малость. Пенелопа никогда не хотела быть мужчиной. Ахиллесу удалось доказать свою значимость, лишь умерев с разбитым сердцем на каком-то залитом кровью поле. Геракл прикончил своих жену и детей. И даже те герои, которым удалось пройти все испытания в относительной сохранности, часто умирали в забвении, стоило их походам подойти к концу.
– Мы можем поговорить начистоту, сестрица Электра? Думаю, нам не помешало бы прояснить все между собой, обсудить с полным доверием и открытостью.
– Так не принято, сестрица. Но раз ты так желаешь и мы здесь одни…
Резкий кивок: именно этого она и желает. От новизны ощущений покалывает губы и жаркий румянец заливает кожу.
– Между нами есть определенные вопросы: те, что связаны с твоей матерью, и достигнутые по ним договоренности и взаимопонимание. Я, безусловно, постараюсь их соблюдать. Сделаю это ради общей крови, текущей в нас, ради твоего брата, который, если уж на то пошло, может стать не худшим царем, и ради достигнутого согласия. А еще ради тебя, сестра. Я сделаю это. Но если ты привела Менелая к моим берегам и мои люди в опасности или земли под угрозой, я не поступлюсь своим долгом. Я – царица, и ты в моих владениях. Что бы ни случилось, в любой момент помни об этом.
К ее удивлению – к моему удивлению – и, похоже, к собственному, Электра кивает. Неужели в ее глазах мелькнуло смирение? Мне это совершенно не нравится; возможно, со временем Электра все же станет робкой, послушной женой.
– Я понимаю, сестра, – отвечает она, и какое-то время они идут рядом в полном молчании.
Потом в проеме ворот, замыкающих стену, появляется Эос и машет им.
– Он проснулся, – говорит она.
Глава 9
Однажды Зевс провел меня, отправив в постель к смертному.
«Провел» – это его слово, само собой. Он ужасно гордился всей этой историей.
– Поглядите на эту блудницу, спит даже со смертными! – хихикал он.
Он это сделал, безусловно, с целью доказать, что имеет надо мной власть. Ему было очень важно показать это со всевозможной оглаской и злобностью, чтобы развеять гуляющие среди богов слухи, что он прячется от меня, опасаясь наказания, которое я могу обрушить на его душу; что даже отец богов бессилен перед властью любви и страсти. Как будто любовь и похоть – одно и то же, а страсть разжигается лишь покорением.
В общем, обманом меня убедили в том, что я возлежу с одним из богов, и какую горячую ночку мы провели вдвоем, я и Анхис! К тому времени, как дурман развеялся, я уже догадалась, что рядом со мной смертный, ведь он поклонялся моему телу, наслаждался моей красотой со смирением и благодарностью, которые превосходили все, что я когда-либо получала от своих небесных партнеров, так что это был весьма здоровый и приятный опыт. После ему пришлось, конечно, нелегко. Он заявил, что ни одна женщина никогда не удовлетворит его так, как это сделала я, – самодовольная чушь. И хотя я просила его не рассказывать о нашей ночи ни одному смертному, он не сдержался, и Зевс ослепил его ударом молнии за его грехи. Какая жалость.
Само собой, я всегда приглядывала за Анхисом, а особенно – за нашим прекрасным малышом Энеем, который, как я верила, должен был достичь величия. Боги смеялись надо мной, считали возмутительным и абсурдным то, что дерзкая богиня может испытывать хоть тень симпатии к смертному, надругавшемуся над ней; но Анхис был так же одурманен, как и я, а наше чудесное дитя не пятнали грехи нашего совокупления. Это тоже вызвало недоумение среди олимпийцев: ведь какое глупое божество позволит своему ребенку жить собственной жизнью, не навязывая наследия предков, но при этом продолжит его любить? «Абсурдно, – кричали они. – Нелепо! Вот вам и очередное доказательство, что у Афродиты в голове пусто».