– Безумный царь, – размышляет Пенелопа, – может быть не менее полезен, чем мертвый. – Пенелопа – эксперт в области неоднозначной царской власти; несравненный ввиду отсутствия царей. – Что могло бы случиться, если бы Орест умер?
– Совет царей. Собрались бы все старейшие правители земель, величайшие воины: Менелай, само собой, и любой, кто решил бы, что может претендовать на трон.
– И кому бы досталась корона?
Электра прикрывает глаза, качая головой. Невозможно даже подумать об этом, но она должна.
– Менелаю? – подсказывает Пенелопа мягко.
– Нет. Конечно, у него больше всех прав на трон. Он – брат Агамемнона. Но остальные ни за что этого не допустят. Они объединятся вокруг кого-то другого – достаточно слабого претендента, чтобы древние рода Микен смогли им управлять, но достаточно сильного, чтобы дать отпор Менелаю, если тот откажется признать результат. Один человек не может стать царем и в Микенах, и в Спарте, ведь тогда он способен будет подчинить все земли.
– Претендент достаточно слабый и сильный, а ты?
– Я? Мной скрепят этот договор. Я стану женой того, кого они выберут, чтобы не пустить Менелая на трон.
– Станешь?
Электра не знает. Ее долг понятен, а она верит, что долг превыше всего. Но она достаточно мудра, чтобы прислушиваться к своему сердцу, а потому опасается, что оно, как и сердце ее матери, и тетки Елены, может предать. Она боится того, что способна полюбить, и это самая большая опасность из всех, одна из причин, по которым она обратилась к Пенелопе. Царица Итаки, полагает она, отринула даже возможность любви во имя долга.
Такой должна стать и Электра – женщиной изо льда и камня. Я глажу ее по щеке и запечатлеваю нежный поцелуй на лбу. Электра всего раз видела любовь: когда ее мать полюбила Эгисфа, а тот – ее, – и это чувство ядом разъело ее сердце. Она не верит, что его удастся когда-либо исцелить. Еще одна из ее ошибок.
– Что, если Орест действительно сошел с ума? – спрашивает Пенелопа, и Электра тут же приходит в себя, вспыхнув от гнева, и поднимает тяжелый взгляд. Пенелопа встречает его без малейшего колебания. – Это весьма разумный с политической точки зрения вопрос, сестра, – продолжает она. – Действительно, если отравитель не убил твоего брата, тому были причины. Безумие… вызывает вопросы, не так ли?
– Если… если было бы решено, что мой брат ни в коей мере… не способен править, – гневно цедит Электра, едва проталкивая слова меж стиснутых зубов, – воцарился бы хаос. Кто-то попытался бы созвать совет старейшин, но те, кто поддерживал бы моего брата, не стали бы с этим мириться. Пилад поднял бы людей на защиту Ореста, как и Менелай, хотя цели у них при этом были бы совершенно различные. Как и с твоим мужем, проблема в следующем: что случится, если ты соберешь союзников, чтобы занять трон, а затем Орест – или Одиссей – внезапно вернется? Это… невероятно опасно.
– И, как с моим мужем, – рассуждает Пенелопа, – некоторое преимущество получит тот, за кого ты выйдешь замуж.
– Я не выйду за того, кто собирается захватить трон брата!
– Даже если твой брат безумен?
– Он не безумен!
Электра закусывает кулак. Она не делала этого с тех пор, как была ребенком. Кусает чуть ли не до крови, затем внезапно отдергивает руку, как будто кто-то мог не заметить этого движения. Пенелопа садится, переплетя пальцы на колене, и благородно делает вид, что так и есть. Анаит озадаченно моргает, затем переводит взгляд с одной на другую. «Неужели царские особы способны так себя вести? – гадает она. – Как обычные люди? Неудивительно, что ничего не делается как следует».
– Что ж, – вздыхает наконец Пенелопа и еще раз: – Что ж.
Она поднимается, шагает к двери, останавливается и оборачивается:
– Кто бы ни травил твоего брата и каким бы образом это ни происходило, его определенно не собираются убивать. А значит, у них есть хозяин, который многое получит, начнись смута. Очень мало людей процветают в хаосе, сестра. Но одному это удается лучше всех. Помни об этом, когда появится Менелай.
Электра молчит, отвернувшись к стене.