Он закрыл дверь и опять сел на табуретку.
— Правило четвёртое! Э-к-о-н-о-м-и-я! Вода в бачке для питья — на неделю! Не хватит — будете сидеть без воды. На три дня буду давать ещё ведро воды для гигиены. Обтереться там, в комнате прибрать, ведро ваше сполоснуть…
«Он чё? Завхозом на зоне работал? Ка-азёл!»
— Правила ясны? Если чего не поняли — спрашивайте!
— Долго ты нас здесь держать собираешься? Нас уже сутки дома нет. Начнут искать — дойдут до твоей избушки на курьих ножках. Чё делать будешь? Ты-то сам давно уже в розыске и…
Он захихикал, не дав мне договорить.
— Так ты думаешь, что вы в лесу заблудились? Хи-хи-хи-хи-хи! Ошиба-а-а-ешься! Ладно, меньше знаешь — крепче спишь! Большего вам знать не положено! — сказал, сверкнув на нас безумными глазами.
Меня всего трясло от ненависти и бессилия.
— Ты упырь, который таскает к себе людей, чтобы пить их кровь? А Настя, она — такая же? Её ты куда дел?
— А вот это не вашего ума дело! Настя там, где ей надо быть! Лучше о своей жизни побеспокойтесь! Будете послушными — скоро отпущу вас. Вы мне тут без надобности. Лишняя забота! — он опять зло зыркнул. — Посидите пока связанные. Сейчас поесть принесу, тогда развяжу.
И вышел, прихватив с собой табуретку и бачок, прежде вылив из него воду в колодец.
Мы подавленно молчали. Пашка, не отрываясь, смотрел на меня. Потом его лицо сморщилось, и он опять заплакал, поскуливая и подвывая. Слёзы дорожками катились по лицу, и он их то и дело смахивал связанными руками. То ли от собственной беспомощности, то ли от клокочущей ненависти к Уроду, то ли от обиды на Пашку, который уже, похоже, отчаялся и сдался, меня разобрала злость. И я, не выдержав, обрушился на хлюпавшего носом, подвывающего друга:
— Паш, ты мужик, или кто? Прекрати реветь! Хочешь, чтобы этот упырь тебя пожалел и отпустил, маленького, бедненького мальчика? Он — не человек! И мы для него всего лишь дойные коровки! Мы должны думать о том, как нам отсюда выбраться, а не слёзы лить! Ты понял?
Пашка затих и с удивлением посмотрел на меня. Я никогда раньше так с ним не разговаривал. Но нужно было привести его в чувство, чтобы он держался. Я один ничего не смогу сделать, а я ещё надеялся найти какое-нибудь решение. Из любого положения должен быть выход, и я его найду! Нужно только, чтобы мой друган совсем не скис, не упал духом.
— Тём, ты правда думаешь, что мы сможем от него сбежать? — он ещё судорожно всхлипывал, но плакать перестал. — Мы даже не знаем, куда идти. И дверь он запирает всё время. Тём, мне очень страшно. Что нам делать? — по его лицу опять побежали слёзы.
— Не плачь, Паш. Я обязательно что-нибудь придумаю, — уже без злости сказал я. — Нам нужно понаблюдать за ним, изучить получше, тогда… — я не успел договорить.
Послышался звук отодвигаемой задвижки, и в комнату зашёл Урод. Он, кряхтя, поставил бачок на табурет, вышел и тут же вернулся с объёмной корзиной. Поставив корзину на пол, подошёл к Пашке и, вытащив из небольших ножен белого металла нож с синей прозрачной ручкой, быстрыми движениями разрезал скотч на руках и ногах.
Потом подошёл ко мне.
— Без глупостей, парень. Шутить со мной — тебе дороже выйдет. Вмиг без головы останешься, хе-хе! — гнусавил он, разрезая скотч на моих, порядком затёкших руках и ногах.
— В корзине еда и отвар. Сначала его выпейте. Он кровь и силы восстановит. На еду сразу не кидайтесь. Отвар как выпьете, полежите немного, потом можно есть. Посуду и мусор, как поедите, сложите в корзину и поставите к двери.
Урод наконец вышел. Опять послышался лязг задвижки. Пашка сидел, не шелохнувшись, даже не убрав с себя скотч, я освободился от ошмётков липкой ленты и осмотрел руку. Действительно, от пореза и следа не осталось. Я потёр место, где была ранка: кожа была совершенно гладкая.
«Алхимик, сука!»
Растёр руки, подвигал ногами. Помассировал, разогнав мурашки, и попробовал встать. На нетвёрдых ногах подошёл к Пашке. Присел возле него, убрал скотч и стал ему растирать сначала руки, затем ноги. Он сидел и равнодушно смотрел на мои действия. Понятно — после истерики наступила апатия.
Ничего, главное — перестал плакать. Смотреть на это было невыносимо. Я потеребил Пашкины белёсые вихры и слегка притянул его к себе. Нужно было его успокоить. Он обхватил меня за шею и носом уткнулся в плечо. Я обнял его, поглаживая по голове. Так мы и сидели, не чувствуя времени. В комнате по-прежнему был полумрак. Да и за окошком светлее не становилось. Всё тот же кусочек серого тумана.
Потом я осторожно отодвинулся.
— Паш, нужно выпить отвар и поесть. Ты, вон, совсем плох, еле дышишь.
Я пододвинул корзину поближе и достал термос. Рядом столбиком стояли два пластиковых стакана. Отвинтив крышку термоса, налил в стакан немного отвара. От него шёл дух мяты и ещё каких-то лесных трав.
Дал стакан Пашке в обе руки и, придерживая своей, стал потихоньку его поить. Отвар был горячим, и Пашка отпивал его маленькими глотками. Убедившись, что дальше он справится сам, налил себе. Вкус был горьковатый, но не противный, пить было можно. Я долил ещё и ему, и себе. Не торопясь, мы выпили по стакану терпкого напитка и вместе легли на Пашкин матрас.
Он опять уткнулся мне в плечо, положив голову на мою руку и перекинув свою мне поперёк живота. Я не видел в этом ничего необычного или стыдного. Мы оказались в беде и, как всегда, Пашка искал во мне защиту. А мне было спокойнее, когда он рядом.
Но надо было поесть. День, если можно эту полутьму назвать днём, перевалил уже за половину, но, раз за окном не стало темнее, значит вечер ещё не наступил. Я стал доставать из корзины содержимое. В кастрюльке без ручек было несколько варёных картофелин и две небольшие зажаренные тушки каких-то птичек. Я не знал, как выглядят приготовленные тушки рябчиков или перепёлок, но отчего-то подумал, это они и были. В полотенце были завёрнуты два куска хлеба, два огурца и несколько перьев зелёного лука.
Мы молча поели, обтёрли руки краем полотенца и сложили остатки обратно в корзину. Туда же я бросил оборванный скотч и отнёс корзину к двери. Сняв с гвоздя полотенце, намочил его водой из бачка и, слегка отжав, дал вытереть лицо и руки Пашке, затем намочил ещё раз и обтёрся сам. Мы опять легли на матрас. Пашка повернулся ко мне спиной и свернулся калачиком на самом краешке, а я, подтянув его к себе поближе, укрыл нас обоих покрывалом. Он повозился, натягивая покрывало повыше, и негромко спросил, не поворачиваясь:
— Завтра он начнёт брать у нас кровь? Зачем это ему, он что, вампир?
— Паш, ну какой вампир? Вампиров нет. Их фантасты придумали. Ты книжек начитался. А этот… Он просто сука… урод. Ты же сам утверждал, что он сектант, вот ему кровь и нужна, чтобы обряды проводить. Он просто псих! Сектанты — все сумасшедшие!
— Я уколов всегда боялся, а он же руку резать будет… — с тоской в голосе продолжал Пашка. — Тём, я, наверное, не выдержу.
— Не думай об этом! Я попрошу, чтоб он тебя не трогал, я здоровый и сильный — я выдержу!
Пашка долго молчал, потом тихо произнёс:
— Нет, Тём, я тоже буду сильным. Мы вместе — ты сам сказал, значит, будем вместе до конца, я за твоей спиной прятаться не стану. Во-первых — это нечестно… — и совсем неслышно добавил:
— И потом… ты для меня самый близкий… друг. Если что, умрём вместе.
Но я услышал и, резко схватив его за плечо, встряхнул:
— Тьфу на тебя, Пашка! Совсем… с дуба рухнул! Лично я помирать не собираюсь… Тем более, из-за этого говнюка! И вообще н-е-с-о-б-и-р-а-ю-с-ь! И тебе не позволю! Умирать он, бл*, вздумал!
Он повернулся ко мне, слегка погладил по голове, потом просунул руку под мою и затих.
По мне прошёл электрический ток. Я почувствовал, как тепло начало волнами расползаться по телу от того места, где его коснулась Пашкина рука, собираясь в комок где-то в области солнечного сплетения и скручиваясь в пульсирующий узел внизу живота.
«Что за хрень? Я возбудился на Пашку?! Или… это что сейчас было? Звиздец! Приехали!»