— Ты не слышал, как я стучал? Я чуть дверь не разбил!
Я уже потихоньку сел и привалился к стене.
— Давай стакан.
Пашка послушно протянул стакан, но моя рука дёрнулась, и отвар пролился на ногу. Я обжёгся.
— Тём, блин! Давай, я сам!
Он забрал у меня стакан, потёр полотенцем мокрую штанину и продолжил меня поить.
Отвар понемногу остывал, и я потихоньку выпил целый стакан пахучего, горьковатого напитка, слушая Пашку. Мне стало лучше: перед глазами перестали мелькать золотые кружочки, звон в ушах больше не заглушал Пашкин негромкий говорок.
— Я не слышал, как ты стучал. Выходит, изнутри комнаты ничего не слыхать. Мне кажется, что я там целую вечность просидел, пока он не зашёл и не сказал, что могу назад вернуться. А ты в отключке был, я тебя будил, но ты не просыпался, — Пашка тяжело со всхлипом вздохнул. — Потом вот, принёс еду и свечку. Зажигать не разрешил, только когда очнёшься, а мне так хотелось тебя увидеть, посмотреть как ты. Тём, как ты? Очень больно было?
Я уже допил отвар и снова лёг.
— Да не переживай, я вообще ничего не почувствовал. Он чем-то смазал сначала, может, обезболивающим, а потом я вырубился.
Пашка опять всхлипнул и погладил меня по волосам.
— Всё нормально… если всё это, — я обвёл вокруг себя рукой, — можно считать нормальным!
Я сдержал горький вздох. Пашка не должен знать, насколько мне в душе хреново от собственного бессилия. Так, наверное, себя чувствуют зверушки в клетке, наши милые домашние питомцы — хомячки, свинки. Да-а… Не попробуешь — не узнаешь!
— Ты давно ел? — как можно спокойней спросил я.
— Утром ещё… немного. Я не мог есть, переживал сильно, думал, больше тебя не увижу, — опять всхлипнул Пашка.
Я сжал его руку в своей:
— Паш, пообещай мне… Что бы с нами ни происходило, плакать ты больше не будешь! Ты уже мне обещал, что будешь сильным. Не давай этому гнусу даже думать, что он нас сломал. Я пока не знаю, как, но знаю точно, что мы отсюда выберемся. Обещаешь? — я ещё крепче сжал его руку.
— Тём, я очень постараюсь… Правда! Просто я не думал, что он может нас разлучить. Я не был готов. Мне с тобой не страшно, чего бы ни было, а без тебя я чуть не умер — за тебя боялся. Во мне-то он опасности никакой не видит. Подумал… вдруг он от тебя избавиться решил.
Пашка судорожно вздохнул и тихо добавил:
— Он с тебя, наверное, много крови выкачал, ты долго не просыпался, — и почти шёпотом: — Завтра моя очередь…
Тут же вскочив, придвинул корзину:
— Ладно, давай покормлю тебя. Ты же тоже только утром ел.
— Я вообще не ел. Проснулся — тебя нет, тоже… чуть с ума не спрыгнул. А он долго не приходил, видно, ждал, пока я успокоюсь. Я ведь стучал, ногами в дверь бил, орал…
Мы вместе поели, расстелили второй матрас и почти сразу уснули. Денёк был ещё тот! А что будет завтра — я не хотел об этом думать. Постараюсь всё-таки убедить Урода, чтобы не трогал Пашку, потому что для меня это будет худшей пыткой.
========== Глава 6. Вторая кровь и… два свихнувшихся придурка ==========
Меня разбудил Урод: он занёс в комнату ведро с водой и корзину.
— Ну что, парень, живой?
Я промолчал.
«Тоже мне, нашёл друга! Заботу свою, типа, показывает! Сволочь!»
— Воды вам принёс и поесть. Сам отвар сейчас выпьешь, а мальцу потом дашь, как кровь у него возьму. Не лежите долго, вставайте — поешьте, я скоро вернусь.
— Послушай, как тебя там на самом деле зовут, Пашку не трогай, у него здоровье слабое. Бери кровь только у меня, тебе же всё равно!
— С чего это ты взял, что он больной? Я вас вижу — он здоровый, а что мелкий — так это ничего, вырастет ещё. Отвар, который пьёте, вас ещё здоровее сделает. Ты в прошлый раз с непривычки отключился. В первый раз так бывает, потом и замечать не будешь — организм быстро приспособится. Раньше кровопусканием лечили, читал, поди, историю-то про вас, людей.
Помолчав, добавил:
— Я людей вижу, и много про них чего понимаю. Ты вот думаешь — он слабый. Ошиба-а-аешься! Ты сильный телом, а его дух сильнее твоего. Не ты его возле себя держишь, это он тебя от себя не отпускает. Есть такие ниточки, что людей связывают, не между всеми они есть. Вот, скажем, два человека, ну, предположим, как вы с мальцом — друзья, и дружба у них крепкая, а вот жизнь разведёт по разные стороны, и забудут они друг дружку, как будто и не дружили вовсе. Чужие это люди, не связаны они были ниточками. У вас другое — вы крепко связаны, а вот концы-то этих ниточек в своих руках малец держит — не ты! Ну, сейчас тебе этого не понять — потом поймёшь. Вас-то двое, а судьба у вас одна!
И, уже открыв дверь, обернулся:
— В дом-то наш, горелый, он тебя увел. Ты не хотел — а пошёл! — и, уже выйдя за порог, добавил негромко:
— Ургорд меня зовут.
«Ургорд… бл*-я-я! Ха-х! Правильно я его Уродом назвал — почти угадал! И чего я должен слушать этот бред: судьба… ниточки… В дом пошёл я сам, мне тоже интересно было, просто Пашке этого не говорил. Бл*! Удовлетворил, называется, интерес! Всё равно… Это ничего не значит — я всегда делал всё, как сам хотел! При чём тут Пашка? Тоже мне, проповедник нашёлся! Упырь! Кровосос! Про людей он понимает. А сам кто? Инопланетянин? Псих-извращенец! Ургорду-Уроду этому, наверное, общения не хватает, раз сюда припёрся ахинею свою мне впаривать!»
— Дай нам свечку или светильник поставь. Мы же не кроты, в темноте сидеть, — сказал громким полушёпотом ему вслед.
— Свечку не дам — дом ещё спалите. А светильник заработать надо, хе-хе! Будете меня слушать — получите. Посмотрю, как вы сегодня… — и, не договорив, вышел.
Настроение было тягостное. Где-то там жили люди: учились, работали, радовались, смеялись, плакали — жили! А наш мир — эта комната три на три метра. Наш мир, ха! Наша тюрьма! Как это могло с нами произойти? Почему мы? Ответа не было.
Мне вспомнился роман Дюма «Граф Монте-Кристо». Там главный герой просидел в заключении четырнадцать лет. Один! Но это ведь всего-навсего фантазия автора. Он точно знал, что герой его сбежит, станет богат, отомстит за себя. Мы же ничего про себя не знали. Мы не в сказке — это реальная действительность, и к нам никто не придёт на помощь.
Четырнадцать лет! Эта цифра вселяла ужас. Мне всего семнадцать, и эта жизнь, между прочим, была не такой уж и короткой, каждый год казался длиною в вечность: столько разных событий в нём было — и хороших, и не очень. Но больше, конечно, хороших. Я рос в самой лучшей семье, где меня любили, где обо мне заботились. За многое, конечно, попадало — так, не сильно, больше прощали.
Пашка всегда рядом, друзья по школе и по команде, Лена. Я только сейчас понял, как был счастлив. То есть тогда я не чувствовал никакого счастья, я просто жил своей обычной жизнью. Иногда мне даже было скучно или хотелось уйти от всех и побыть одному. Каким же я был дураком!
Вокруг меня был целый мир! Свобода! Иди, куда хочешь, занимайся, чем хочешь! Я только сейчас начал понимать — сколько же интересных вещей прошло мимо меня из-за лени или откладывания на потом! И при этом я ещё мог маяться от скуки, а иногда даже хандрить! Злился на кого-то… Да я бы их сейчас — всех своих недругов — ну просто расцеловал бы! И столько было ещё непрочитано книг, которых я уже не прочитаю. Столько фильмов, которых никогда не увижу!
А ещё было очень жаль бабулю, маму, отчима. Они ведь любили меня очень! Им там сейчас, наверное, плохо без меня. Я даже чувствовал в какой-то степени себя виноватым перед ними: они меня так любили, а я исчез и принёс им столько переживаний…
А вот про Лену думать не хотелось. Это была запретная тема, слишком больная. Просто мысленно пожелал ей поскорей забыть меня и жить дальше.
Вот такие безрадостные мысли витали в моей голове. Я лежал не двигаясь, чтобы не потревожить Пашку, вспоминал свою счастливую, безмятежную жизнь, заранее прощался с прежним миром и даже не замечал, что по моему лицу текут слёзы, пока Пашка не протянул руку и молча не стал их вытирать.