Мать устроилась уборщицей в столовую. Зарплата была крохотная, но иногда она приносила с работы какие-то продукты: суп в бидоне, котлеты с гарниром или ещё что-то съестное. Это помогало им хоть как-то выживать. А вот сверстники над ним издевались. Он был худым из-за недоедания, одежды хорошей у них сроду не было. Одевались в то, что приносили соседи, видя их нищую жизнь. Его часто били и обзывали уголовником.
Бабка умерла, когда ему было десять лет. С матерью отношения были прохладные: она мало о нём заботилась и редко бывала с ним ласкова, да и он особой привязанности к ней не испытывал. Поэтому детство он вспоминать не любил. Единственным светлым пятном была бабка, да и той рано не стало. А в четырнадцать лет он попал в колонию. В драке кто-то пырнул ножом одного из нападавших на Марка, а обвинили его. Защитить было некому. Его недруги, такие же мальчишки, как и он, были из обеспеченных семей, хотя те ещё отморозки избалованные, как он их называл.
У родителей были связи — у пацанов адвокаты. И его, как несовершеннолетнего, отправили в колонию на пять лет. Так началась его другая жизнь. После колонии он к матери не вернулся: отправился в Москву, по адресу, который дал ему друг. Тому оставалось сидеть ещё год. В Москве он попал в одну из бандитских группировок. Жить, как он говорил, было опасно, но весело. Его настоящее имя — Семён. Как и почему стал Марком — не рассказывал. И лет ему на самом деле двадцать пять, а не девятнадцать, как я думала вначале. Он выглядел совсем юным, и был очень красив. Но жесток и безжалостен.
Он мучил меня до самого вечера. Я была вся в крови, в синяках и ссадинах. Наконец он уснул, а я потихоньку выбралась из-под него и встала. Успела только сделать два шага от кровати, как он проснулся. Схватил меня за руку, но я вырвалась и выбежала в соседнюю комнату, прижавшись к стене за открытым погребом. Я очень устала и была вся изранена, и мне уже было всё равно. Марк стал приближаться, пошатываясь и грязно ругаясь, и случайно упал в яму погреба.
Я слышала, что он там стонет, но ничего не сделала, а полуголая убежала в наш домик в Безвременье. На следующий день вернулся Ургорд. Выкупал меня, залечил раны, накормил, и я, наплакавшись на его плече, уснула. А он вернулся в тот дом. Марк уже был мёртв. Он, когда падал, напоролся на жердь, стоявшую у лестницы и сильно ободрал о ступеньки лицо.
Не знаю, что нашло на Ургорда, видимо, он был очень зол, что не уберёг меня. А может, от досады на то, что по нашей вине погиб человек вашего мира. И он выхватил свой нож и начал в ярости рубить им всё вокруг. А нож этот непростой, он служит только одному хозяину и в его руках может трансформироваться в меч-молнию.
Я видела такое лишь однажды. Когда мы гуляли с Ургордом в лесу, я убежала от него и упала в овраг, растянув ногу. Ургорд вытаскивал меня потом, всаживая меч в стенку оврага, подтягивая себя и меня. Стена была почти отвесной, и выбраться было непросто. Если бы не его меч, мы бы выбирались намного дольше. К тому же рукоять меча светилась, как фонарик, освещая нам дорогу.
Так вот, выхватив свой нож-меч, он начал крушить всё в доме. Порубил всю мебель. Меч до того раскалился, что вещи стали гореть. Так начался пожар. А Ургорд вернулся ко мне. Мы не собирались больше здесь оставаться, а решили сразу перейти в наш мир. Из-за нас погиб человек, а это тяжёлое преступление. Хоть мы его и пальцем не трогали, но косвенно были виноваты. Из-за этого в нашем мире уже могла произойти катастрофа — исчезнуть его потомки, если они у него были. Мы должны были вернуться, прервав свою миссию.
Но на следующий день, когда я проснулась и вышла к нему на кухню… Он посмотрел на меня и понял, что я беременна, и перемещение из одного мира в другой не перенесу — погибну при переходе. Новая жизнь во мне только начала зарождаться, и моей крови было вполне достаточно для развития плода. Ургорд переместился один и быстро вернулся назад.
В нашем мире всё было спокойно. Значит, у Марка либо не было детей, либо его ветвь была прервана ещё раньше. Ургорд ничего не рассказал о моём положении и о том, что с нами случилось. Может, и зря, ведь тогда он бы мог приносить мне кровь из нашего мира. Но он решил по-своему. Не хотел рушить покой в нашей семье и сказал, что сделаем это потом, когда вернёмся все вместе, с ребёнком.
Я взяла академический в университете. Мы решили, что когда родится малыш — вернёмся домой. Ребёнок останется в семье, а мы, если это будет нам позволено, продолжим свою миссию. В деревне нам появляться было нельзя, так как нас искали. Ургорд изредка переходил в наш мир за продуктами.
Так мы жили до тех пор, пока не наступил момент, когда я стала нуждаться в крови. Я начала слабеть и уже перестала вставать с постели. Тогда Ургорд и привёл к нам первого человека. Он поселил его внизу и тем же вечером принёс мне первую кружку. Я, конечно, сразу догадалась, откуда кровь, хотя и не слышала, как они пришли: из-за закрытых дверей ничего не слышно. Но мы это не обсуждали.
Оба понимали, что другого выхода просто не существует. К тому же ощутимого вреда мы людям не приносили. Человек, зашедший в Безвременье, выходит из него в тот же момент, в который вошёл, то есть для него время как бы останавливается. И ещё мы можем, если это необходимо, стирать память про Безвременье.
Этот человек пробыл у нас двое суток. Ургорд отпустил его с одним условием: он должен через каждые три дня приносить для нас продукты в сгоревший дом и оставлять их там. Конечно, тайно и не за бесплатно. Ургорд за продукты платил, как за золотые слитки. Ваши деньги для нас не имеют никакой цены.
Вот так мы и жили, ожидая рождения ребёнка. Ургорд ненадолго приводил новых людей, потом возвращал их обратно. То, что они здесь побывали, забывали в ту же минуту, как только выходили из тумана. И так мы прожили почти год. Пока не исчез Ургорд. Он отправился в сгоревший дом за продуктами и не вернулся. Я ждала его три дня, а когда поняла, что дольше тянуть уже не могу, пошла вниз. Решила — или уговорю человека дать мне немного крови… или хотя бы выведу его из Безвременья. Дальше вы знаете…
На дворе стало темнее, была уже глубокая ночь. Мы начали укладываться спать. Настя в своей комнате на кровати, а мы, прикрыв дверь, вышли в «прихожую-гостиную-кухню», как назвал её Пашка. Он улёгся на диване, а я рядом — на матрасе. Правда, он предлагал принести сюда и второй матрас, чтобы спать вместе. Ему, видите ли, без меня спать непривычно. Но я не хотел устраивать здесь тарарам. Да и, честно сказать, побаивался Пашки и… себя самого. После того чмока в нос в себе был точно не уверен. Решил в этом потом разобраться, сейчас было не время.
Но нам с Пашкой не спалось. Он крутился на своём диване, как волчок, то дёргая покрывало, то изо всех сил лупя подушку.
«Вот шут гороховый! Нифига у тебя, дорогой, не выйдет! Я сплю и ничего не слышу! Мелкий вымогатель! На диване сегодня поспишь! Завтра домой вернёмся — привыкай!»
А у меня из головы не выходила Настя. То, что она о себе рассказала, было совершенно невероятно и не вписывалось ни в какие рамки нашей обычной жизни. Просто в голове не укладывалось, что существует другой мир, и этот самый мир — наше далёкое будущее. Эта информация напрочь срывала крышу. Всё равно, что думать про Вселенную и её бесконечность… мозги начинают плавиться. Ведь должна же эта бесконечность где-то заканчиваться… А что дальше? Мозг просто отказывался усваивать это понятие — б е с к о н е ч н о с т ь! Так и про Настин мир.
Вот было бы здорово хоть ненадолго туда сходить! Увидеть всё своими глазами и, может быть, маленький кусочек того мира — пусть хоть мелкий камешек — забрать с собой! Ха! Размечтался! Сходить! Кто же нас туда пустит? И потом, сейчас нужно было думать, что нам делать с Настей. Выходит, раз мы выйдем отсюда в тот же момент, как зашли, значит, нас никто и не терял. Ура-ура! Какое облегчение! Слава тебе, Господи! Ты — есть! И ты меня услышал! Как выйду отсюда, обязательно схожу в церковь в соседнее село и поставлю свечку за наше освобождение!