Ургорд более или менее пришёл в себя и сам зашёл в ванную. Его уже не качало, как раньше. Взглянув на меня, он прохрипел:
— Спасибо, Тимур!
Я тоже на него посмотрел — прямо в глаза — и молча вышел. Думаю, Уроду и моего взгляда хватило. Да, Настя нам всё рассказала. Но я его не простил, и он прочитал это в моём взгляде. Он был нашим тюремщиком и издевался над нами, по-другому я это назвать не мог! Ему нужно было выучить сначала Декларацию о правах человека, прежде чем к нам, в наш мир, соваться. Я не знаю, как бы сам поступил на его месте, да и вряд ли я когда-нибудь на его месте окажусь.
Но всё равно! Я всегда был против любого насилия. Хотя тоже кой-кого лупил — защищал Пашку. Но и сам получал. Так что всё было по-честному.
Из-за Урода мы многое пережили. И вряд ли я смогу это когда-нибудь забыть. Не знаю, кто его так отделал, но мне его жалко не было.
Пашка занёс несколько поленьев и опять пошёл к выходу. Он уже взялся за ручку двери, но я остановил:
— Паш, ты куда? Этого хватит!
— Там у крыльца пояс его валяется, хочу забрать. Я быстро!
— Не нужно, Паша, я сама схожу, — вмешалась Настя и, быстро пройдя к выходу, скрылась за дверью.
Я растопил печку и, чуть сдвинув кастрюлю, поставил рядом небольшую сковородку, чтобы подогреть оладьи, оставшиеся от ужина.
«Война войной, а обед — по расписанию!»
Пашка постоял посреди комнаты, почесал нос и подошёл ко мне.
— Тём, я есть хочу, давай что-нибудь приготовим.
Я усмехнулся:
— Фрикасе под винным соусом подойдёт? Или вы что-то другое предпочитаете в это время суток?
Пашка залыбился:
— Давай оладьи с гречкой, фрикасе пусть они себе готовят. Мне — чего попроще и побольше!
Вошла Настя с поясом Урода. Нож тоже был на месте. Она унесла всё это в комнату и вернулась.
— Настя, завтракать будем? Или ты, — я кивнул на дверь комнаты, — его хочешь подождать?
— Давайте завтракать. Я сейчас молоко и хлеб принесу. Паш, поможешь?
Оладьи уже шкворчали на сковородке. Я снял кастрюлю с водой и поставил возле печки.
Мы общими усилиями накрыли на стол и сели завтракать. Ургорд так и не появился. Настя отнесла ему в комнату поесть и вернулась.
— Ему уже лучше. Вода с лекарством хорошо заживляет раны. К вечеру почти ничего не будет видно. Сейчас он уснул. Проснётся, и мы обо всём тогда поговорим. Хорошо? Вы можете ещё задержаться ненадолго?
— Кто его так? — спросил Пашка.
— Я не знаю. Он не говорил. Слишком ослаблен и устал. Ему отдохнуть надо.
Настя говорила извиняющимся тоном и умоляюще смотрела на нас.
— Завтра он вернётся в наш мир и обо всём, что с нами случилось, расскажет. Возможно, мне пришлют другого проводника и начнут передавать для меня и ребёнка кровь. Мне придётся здесь жить, пока не рожу. Просто останьтесь ещё ненадолго, пока Ургорд не проснётся… пожалуйста!
Помедлив, добавила:
— Он сказал, что в том доме осталась корзина с продуктами. Поможете её забрать?
— Ты хочешь, чтобы мы вышли отсюда, а потом опять вернулись?
Пашка возмущённо пыхтел, вскочив со стула.
— Насть, мне, конечно, тебя жалко, и всё такое, но оставаться здесь с вами ещё хрен знает сколько времени… Я чё, похож на идиота?
Настя со словами:
— Подождите, я сейчас! — поднялась и быстро прошла в другую комнату.
— Паш, сядь и не пыли! — сказал я негромко, взяв его за руку и усаживая обратно на стул. — Раз взялись помогать, давай уж поможем до конца. Ей сейчас кровь опять выпить надо. Забыл? Я тоже не в восторге, но выхода у нас с тобой нет. В отличие от Урода, я себя упырём чувствовать не хочу. Давай всё по-человечески сделаем. Ты потом сам себя подонком считать будешь, если мы её вот так бросим и уйдём. Ты же просил ещё остаться, поверил ей!
— Я-то поверил… и сам просил. Но вот когда этого опять увидел… Вдруг он нас опять в клетку загонит? Тём, я не знаю. Ему я точно не верю.
Тут вернулась Настя с ещё одной коробкой в руках. Поставив свою ношу на стол — открыла. Коробка доверху была наполнена ровными пачками пятитысячных купюр. Охренеть!
— Вот! Возьмите, сколько нужно. Вы из-за меня пострадали. Я… я не знаю, что ещё могу для вас сделать. Если этого мало, Ургорд даст ещё. Они у него в потайной камере закрыты. Мы всё равно скоро вернёмся, как только рожу, и ваши деньги нам не нужны.
У Пашки и так глаза не маленькие, но сейчас они просто округлились и готовы были выпасть из глазниц.
— Вы чё, банк ограбили? Не-не-не, я на такое не подписывался! Бля-яя! Чё тут у вас, вообще, происходит? Вы точно инопланетяне?
— Паша, мы не грабители. Чтобы жить в вашем мире, иметь достаточное количество наличных денег — необходимость.
«Ха! Открыла Америку!»
— Я уже говорила, что ваши деньги не имеют для нас цены. В нашем мире их вообще нет. У каждого жителя планеты есть накопительные карты-галограммы.
Мы стояли совершенно обалдевшие, а Настя выговаривала это спокойным, слегка назидательным тоном училки, как будто давала ученикам новый материал. Её тон как-то сразу меня отрезвил: я отмер. В том, как она говорила, слышались едва различимые нотки превосходства над нами — дремучими пещерными жителями, не знавшими, что такое нож и вилка, и что земля круглая и вращается вокруг солнца, а не наоборот. Во мне начало медленно расти раздражение. Пашка же смотрел на Настю, с усилием пытаясь понять, к чему она всё это говорит.
— Тем, кто работает, — им три раза в месяц поступают определённые выплаты на их счёт. В зависимости от прилагаемых умственных и физических усилий и результатов их труда. Но это сложная система расчётов. Ей занимаются специальные операционные кибер-центры. Детям с их рождения и до окончания обучения и неработающим по разным причинам также идут начисления, согласно нашему законодательству. У нас в государстве нет бедных или даже нищих, как в вашей стране. И обиженных тоже нет.
— Настя, не знаю, как там принято в вашем мире, но то, что ты делаешь сейчас, выглядит не очень. Типа, ты нас покупаешь! — я попытался взять ситуацию в свои руки.
— Унеси их назад! Допустим, ты не знала, как ты говоришь, про нас. Какое это имеет значение, если мы попали сюда не по своей воле? Твой проводник насильно держал нас в клетке, и даже несколько дней в полной темноте. Ничего не объясняя резал нам руки и выкачивал кровь на глазах друг у друга. Пытался всё время запугивать, и вообще, относился к нам, как будто мы не люди, а подопытные мышки!
Я уже не сидел, а ходил по комнате.
— Мы даже не знали, выйдем отсюда, или нам предстоит здесь умереть!
Остановившись перед Настей, посмотрел на неё в упор:
— Как ты считаешь, сколько нужно нам заплатить, чтобы мы смогли простить вас за это? Можешь назвать равноценную плату? Пофиг, что вы потом людям стирали память, и может, нам тоже сотрёте… Мы это пе-ре-жи-ли! — я перевёл сбившееся дыхание и опять взглянул на Настю, неподвижной статуей стоявшую передо мной. — Вы сразу должны были сообщить своим, что тебе нужна кровь. Вы этого не сделали! Вы таскали сюда ни в чём не повинных и ничем вам не обязанных людей, держали их взаперти и… ты пила их кровь! Вы так решили! Вам так было удобно!
Настино лицо пошло пятнами, а в глазах появился влажный блеск. Видимо, для неё мои слова были как пощёчины. Но я был безжалостен! Весь мой страх, всё моё отчаяние и безумная, граничащая с сумасшествием тревога за Пашку — весь ужас этих кошмарных недель заточения выбили из меня последние остатки самообладания.
— А сейчас ты суёшь нам эти… — я на секунду замолчал в замешательстве, ища подходящее слово, — …в-вонючие деньги! Кто ты, вообще, такая, чтобы решать, что нам лучше и сколько мы стоим?
Распалившись не на шутку, я уже не говорил, а кричал. Пашка стоял с открытым ртом и не сводил с нас расширенных, немигающих глаз.
— Марк тебя мучил один день! С ним всё понятно — он бандит и извращенец. Он совершил над тобой насилие и поплатился за это своей жизнью. Вы — наши миролюбивые потомки, не желающие никому зла, — держали нас здесь насильно почти три недели!