Пашку увидел там, где и искал — на нашем месте: с другой стороны кустов, метрах в тридцати от места, где оставил скутер. Он растянулся на песке в позе морской звезды с заложенными под голову руками и в солнцезащитных очках на пол-лица. С потемневших мокрых вихров стекали на песок капельки воды. Ни дать ни взять — супермен на отдыхе! Я подошёл, на ходу снимая рубашку и шорты.
— Привет! Как водичка? — задал дежурный вопрос, присев рядом.
— Сходи — узнаешь! Я только оттуда, — перевернувшись на живот и приподняв очки, прищурив при этом один глаз, с ухмылкой посмотрел на меня Пашка.
— Пошли вместе, ты весь в песке. И потом… проблема одна есть, надо обговорить. Между прочим, тебя тоже касается!
Я не стал дожидаться ответа, а пробежав два десятка метров до речки, плюхнулся с разбегу в прохладную воду. Пашка упал следом за мной и сразу, навалившись сзади всем телом, начал топить.
Ага! Счаз! Я сбросил с себя мелкую дохлятину и попытался ухватиться за мелькающие в сверкающих бурунах воды конечности, но не тут-то было. Пашка ужом вертелся вокруг, отбрыкивался и выскальзывал из рук, окатывая меня фонтанами брызг, ржа при этом и повизгивая. Я тоже не отставал. Кувыркались, ныряли, плавали наперегонки до другого берега и обратно, пока не выдохлись.
Потом лежали на воде, неспешно пошевеливая ногами. Хорошо! Не хотелось ни о чём думать. Только небо, ласково покачивающая волна и ленивые мысли ни о чём. Время замерло! Течением нас унесло довольно далеко от нашего места. Возвращались пёхом. Я рассказал Пашке о загадочном свёртке, непонятно как очутившемся у меня в кармане.
Когда наконец добрались до своих беспорядочно брошенных вещей, я достал из кармана шорт злосчастный пакет. Развернул и протянул письмо присевшему рядом Пашке. Коробочки трогать не дал.
— Паш, прочитай сначала, потом съездим куда-нибудь, где никого нет. Да вон хоть за рощу дальше проедем, там и откроем. Читай пока… или поедем, там прочтёшь?
Пашка вскочил и, протянув мне назад письмо, начал торопливо натягивать шорты.
— Поехали! Одевайся!
Через десять минут мы уже остановились на небольшом пригорке, с которого была видна и деревня, и речка, и уходящий за горизонт лес. Пашка читал, шевеля губами и сосредоточенно хмуря брови, а я полулежал рядом, грызя травинку, и смотрел на нашу деревню.
Вид летней деревни издали при свете уже начинающего клониться к закату солнца — лучшая картина, которую я когда-либо видел: домики, утопающие в зелени деревьев, бегающая ребятня, люди, неспешно бредущие по дороге, кое-где выходящий из труб дымок топившихся банек, буро-зелёные прямоугольники огородов с ярко-жёлтыми пятнами подсолнухов и обязательным чучелом между грядок, поставленным не для отпугивания птиц, а, скорей, для антуража. У нас между деревенскими даже шло негласное соревнование: у кого чучело круче. И на это дело была пущена вся возможная и невозможная фантазия доморощенных дизайнеров.
Всё это вызывало у меня чувство покоя и умиротворения, а ещё чего-то, что нельзя объяснить словами. Может то, что и я имею ко всему этому некую причастность, и здесь, в глубине деревни, есть место и для меня — мой родной дом!
Но сейчас никакого покоя я не чувствовал — напряжённо ждал Пашку. «Лейтенант Коломбо» дочитал письмо, потёр бумагу, понюхал, посмотрел на свет и протянул мне:
— Доставай коробки, посмотрим!
— Паш, давай откроем по очереди: сначала я, а потом, если ничего такого не произойдёт, — ты.
— Слушай, чё ты ссышь? Сибирскую язву тебе туда сыпанули? В письме сказано, что это — наша память о чём-то. Может, нас куда-то водили или, блин, возили!
Пашка вскочил и, склонившись надо мной, для большей убедительности начал размахивать руками так близко от лица, что при очередном взмахе чуть не свернул набок мне нос.
— Я на пне у домика сидел, а ты — внутри… Как мы в лесу оказались? Давай сюда! Всё равно — одна моя. Со своей делай чё хочешь, а я открываю.
При этих словах выхватил у меня свёрток и взял одну коробочку, собираясь её открыть.
— Подожди! Не открывай! — прокричал я, вскочив. — Откроем вместе!
Он глянул на меня, как на тупого, и вздохнул, закатив глаза. Мы сели, прислонившись спиной к друг другу.
— Открываем на один! Ну, давай… три, два, один, ПУСК!
========== Глава 12. Казнить нельзя помиловать ==========
Вспотевшие руки дрожали, и коробочка открылась не сразу: пальцы соскальзывали с лаковой поверхности крышки. Наконец мне удалось подцепить за край и потянуть вверх. Внутри, вдавленный в кусочек чёрной замши, лежал настоящий маленький кристаллик тёмно-красного цвета с неровной поверхностью. Я осторожно вытащил его и сжал в ладони, закрыв глаза:
«Будь что будет!»
Перед глазами возникла тарелка молочного супа и плавающие в ней золотистые кружочки масла… За столом напротив меня сидела Настя, рядом с ней Урод, а возле, наклонившись над тарелкой, сосредоточенно поедал суп вприкуску с оладьями Пашка. На диване спала Патима.
Картинка сложилась! Странно, я даже не удивился. Как будто всё, так и должно быть.
Первая мысль:
«Блин! Ну Настя придумала! Па-Тима! Где-то в будущем теперь живёт девочка, родившаяся… получается, тысячу лет назад? Интересно, Настя ей об этом когда-нибудь расскажет? Наверное, нет. В такое сложно поверить».
И вторая мысль:
«Надо письмо перечитать. Что она там про Урода писала?»
Я положил кристалл назад в коробочку и сунул в карман.
— Тём, как думаешь, Настя Патиме про нас расскажет когда-нибудь?
Пашка по-прежнему сидел ко мне спиной.
— Не знаю. Я тоже про это подумал. Может, и расскажет когда-нибудь, лет эдак через шестьдесят, когда Патима станет взрослой, — и хохотнул: — Мы тогда уже старенькими будем.
Пашка в ответ грустно хмыкнул и, помолчав, добавил:
— Давай письмо ещё раз прочитаем.
Мы внимательно перечитали письмо, вернее, я читал, а Пашка слушал. Когда дошёл до постскриптума, он задумчиво проговорил:
— Странно! Год уже прошёл, как Марк этот убился. Чё они сейчас только всполошились? Может, кто из деревенских Урода сдал? Хоть тот мужик, который им продукты таскал. Интересно, кто это? Он-то походу тоже всё помнит. Да-ааа, классно они Урода отделали! — и добавил:
— Хорошо ещё, что этот «кто-то» про нас не знает.
И вдруг вскочил и встал передо мной, наклонившись к самому лицу с ехидной ухмылкой:
— А мобильничек-то твой тю-тюу-уу, за тыщу лет уплыл!
Я промолчал и в ответ не улыбнулся. Это было не смешно. И в его голосе слышалась скорее растерянность, скрываемая наигранной весёлостью. Мне тоже было как-то не по себе. Как будто сходили в кино на фильм ужасов, а сейчас сидим на полянке и вспоминаем кадры из фильма. Вот только главными героями в нём были мы…
Пашка перестал строить передо мной беззаботную рожу и, не дождавшись ответа, подошёл к краю обрыва, за которым видна была речка и за ней вдалеке чернеющий лес. Солнце уже уходило за горизонт, окрашивая малиново-золотистыми лучами облака в розовую дымку и подсвечивая золотом ровную линию леса.
Я смотрел на Пашку и прокручивал в голове картинки нашего заточения в Безвременье. И ту ночь, когда страх и отчаянье нас довели до сумасшествия. Я внимательней пригляделся к Пашке. Лица не видел, но то, как он стоял, сунув руки в карманы и цепляя ногой мелкие камешки и сбрасывая их с обрыва… Он тоже вспоминал ту ночь?
Лично я не хотел об этом думать: как, почему и что тогда произошло между ним и мной.