А я так ему ничего и не ответил и чувствовал себя полным дерьмом. И в то же время понимал, что другого варианта, как молчать, просто нет — любой ответ был бы враньём. Врать ему я не мог, а правда была ещё хуже. Выходило так, что сказать мне ему нечего.
Лежал, глядя на белеющий в темноте «кокон», и в конце концов не выдержал — подвинулся и обнял поверх одеяла, уткнувшись губами в лохматую макушку.
— Паш, ты ещё не спишь?
Пашка сопел, но молчал. И даже его макушка показывала, как он сердит и обижен. Я потихоньку стал пробираться к нему под одеяло: скользнул по плечу, выше… по ушку… по щеке… по губам… Пашка не выдержал, повернулся и, прижавшись, обнял меня за шею. Я глубоко вздохнул и зарылся лицом в растрёпанные волосы, пахнущие парным молоком и… Пашкой.
Второй раз мы уже не сдерживались из-за скованности, но и не спешили. Я навис над тонким, податливым телом и медленно целовал, опускаясь всё ниже: шею за ухом, осторожно, чтобы не оставить следов; под подбородком едва выступающий бугорок кадыка облизал языком; острые косточки ключиц и ямку между ними; горошинки сосков; тонкие косточки рёбер, впалый напряжённый живот… Пашка постанывал, притягивая меня ближе к себе, и сам выгибался мне навстречу.
Пройдя, не торопясь, весь путь, слизывая с тонкой кожи тёплую влагу, я дошёл до островка курчавящихся коротких волосиков. Слегка потёршись о них носом, задерживаться не стал: мне хотелось пойти дальше — ласку руками мы уже прошли. И я слегка лизнул головку небольшого, аккуратного Пашкиного естества, почувствовав солоновато-вяжущий привкус, и обхватил рукой бархатистый, в тонких набухших прожилках, напряжённый ствол.
Если вначале я ещё испытывал смущение и нерешительность, то от них не осталось и следа — только желание. Я хотел это с ним делать… и делал: осторожно, прихватив головку губами, пососал и поласкал языком, вновь ощутив солоноватый вкус влажной расщелины. В голову ударила взрывная волна возбуждения, убившая последние здравые мысли, и меня «сорвало» окончательно. Я, уже не думая, на чистом инстинкте, погрузил в рот почти весь горячий, пульсирующий член и начал делать поступательные движения, то вбирая и посасывая, то выпуская и полизывая, то опять погружая, и всё ускоряясь. Меня всего колотило, и этот «колотун» нарастал, подчиняя своим законам и правилам, заставляя делать то, о чём я ещё днём и помыслить не мог. Это был мой первый и единственный опыт.
Как делать это правильно — я не знал, но сам процесс меня очень сильно распалил, и Пашка подо мной метался и подвывал, подаваясь вперёд и изо всех сил вдавливая мою голову в пах. А потом на какой-то миг вытянулся в струнку, почти сделав мостик, и вязкая, пряная струя брызнула в мой рот. Я слегка поперхнулся, но член не выпустил. Сделав ещё сосательное движение, всё проглотил. Мне нисколько не было противно. Меня уже давно трясло от возбуждения, и каждое новое действие только его усиливало.
Я вытер губы о простыню: просто потёрся потным лицом и поднялся наверх к Пашке. Он был смущён. Я лизнул его в искусанные губы, потом слегка втянул и пососал нижнюю.
— Паш, поласкай меня рукой, я уже на пределе.
Пашка кивнул, боднув мокрым лбом с прилипшими волосами щёку. И только притронулся, сделав несколько движений сомкнутой рукой, как перед глазами всё поплыло. Я притянул к себе мокрое горячее тело, ухватив ртом прядь спутанных волос, и кончил с тягучим стоном, с силой вжимая в себя Пашку. После такого напряга, лишившего нас последних сил, мы упали — липкие, мокрые — и сразу провалились в глубокий сон.
Утром нас разбудил стук в дверь. Пришла моя бабуля.
========== Глава 13. А поутру они проснулись… ==========
Паша
О том, как мы подскочили и натягивали в спешке трусы и футболки, которые были заброшены в самые неожиданные места, и лихорадочно прятали под одеялами улики прошедшей ночи — лучше не рассказывать. Надо было Тёмкиной бабушке припереться в девять часов утра! А, ну да! Я же тяжело болен!
Чип и Дейл спешат на помощь!
Я пошёл открывать, а Тёмка остался осмотреть комнату критическим взглядом. Сразу получил за то, что вышел босиком и без штанов. А так всё прошло гладко — «расплох» не состоялся. Пока баба Вера выкладывала на стол провизию для двух «голодающих Поволжья», то есть для нас, мы с Тёмкой — уже умытые и причёсанные — предстали перед ней в надлежащем виде.
— Паш, ты точно болел или так… решил бабушку попугать? — весело глянула на меня баба Вера, выкладывая в плетёнку для хлеба пирожки с аппетитно поблёскивающей оранжевой корочкой.
На столе уже стояли два стакана с молоком и две тарелки дымящейся пшённой каши с плавящимися в ней кусочками сливочного масла.
— Вчера ещё болел. Тёма отваром с малиной, видно, вылечил, — ответил я, посмотрев на Тёмку, старательно отводившего от меня взгляд, — хорошо, что он вовремя пришёл. Так бы лежал ещё.
— Ну-ну. Ладно, ешьте, а я побегу. Ждут меня. Посуду за собой не забудьте убрать. Ночевать к нам пойдёте или здесь останетесь?
Я пожал плечами, а Тёмка промолчал.
— Ладно, если останетесь, не забудьте прийти поесть. Ты, Паша, поберегись ещё, не ходи в одной футболке.
И с этими словами баба Вера вышла.
На улице опять было лето. Деревья и трава после обильных дождей ещё стояли мокрые, а земля — отдавала сыростью; по дорогам было не пройти из-за луж и расквашенной почвы. Но солнце уже начинало жарить вовсю, прогревая прохладный после непогоды воздух.
Тёмка чувствовал себя скованно и избегал смотреть мне в глаза: перебросились буквально парой фраз. Проглотив один пирог и не притронувшись к каше, что на него совсем не было похоже, он сразу сбежал домой, сказав, что нужно переодеться во что-нибудь полегче, в соответствии с погодой.
Я остался один. Не торопясь прибрал со стола и в комнате. Постель снял и бросил в стиральную машину.
Переделав все дела, сел и стал ждать Тёму. У меня было странное ощущение: вроде должен радоваться, что он мне ответил, ну… на чувства. Но он же так ничего и не сказал! Мой вопрос про Ленку повис в воздухе — между нами, и это омрачало всё остальное. Хотя когда вспоминал про ночь — внутри всё замирало, а сердце начинало выстукивать барабанную дробь. И тут же становилось так тоскливо — хоть вой!
Для него на первом месте всегда была Ленка.
«С ней у него любовь. А я что? Так… время провести — подурачиться, поприкалываться. Если бы не попали к Уроду в лапы, то ничего бы и не было. И ночью всё тоже как-то случайно вышло. Он, наверное, уже жалеет, в глаза даже избегает смотреть. Значит, это всё не по-настоящему, — с тоской думал я, глядя перед собой. — Нет для меня Тёмки! Нет и не будет никогда!»
Эта мысль терзала, сдавливая грудную клетку, перехватывая спазмом горло — не давая дышать. И я сидел с зажмуренными сухими глазами, согнувшись пополам, сжав голову в кулаках, и подвывал.
«В августе вернётся Ленка, и моя жизнь закончится!»
В школе оставалось учиться последний год. А потом куда? Они, скорей всего, в один ВУЗ пойдут. А мне высшее вообще не светит. Таких денег у нас с мамкой нет.
И в голове у меня зарождалось и крепло решение: уехать в Москву и поступить в какой-нибудь колледж с общежитием. А что? Можно учиться и подработку найти. А потом в Москве насовсем остаться, или ещё где. Четыре года в колледже — большой срок, там что-нибудь придумается. Это был выход!
Я бы прям сейчас похватал вещи — и на автобус, домой. Но нужно было дождаться бабулю. Дом ведь не бросишь, да и она переполошится: куда это внук рванул, ничего не объяснив.
Завтра вернётся, вот тогда и уеду — оставаться не хочу. Я принял решение, и сразу стало легче на душе.
«А Тёмке ничего не скажу — ему знать необязательно! Он только порадуется, что я у них под ногами не путаюсь. Всегда был для него обузой! Вот теперь вздохнёт спокойно: не от кого будет глаза прятать».
С этими мыслями я вышел из дома. Идти было некуда, просто пошёл… куда глаза глядят. И тут вспомнил про Мишку. Был у меня один приятель из деревенских — пошёл к нему. Если инет есть — а он в деревне часто пропадал — поищу какой-нибудь колледж.