Помню, как спустя несколько дней после рождения Ребекки я лежала в кровати, как дохлая треска, и кормила ее грудью (и продолжала это делать до самого выхода на работу). Зашла патронажная сестра, и пока мы обсуждали потрескавшиеся соски и режим купания, Майк сидел на краю кровати и все больше заливался краской. Наконец он как бы между прочим спросил:
— Когда мы сможем снова заниматься… э-э… любовью?
Сестра посмотрела на него с жалостью, а я с ужасом. При этом мои бедра инстинктивно сжались.
— Не раньше, чем через шесть недель, — ответила она.
— Шесть недель! — воскликнул Майк.
Так вот, вчера мы лежали в постели, как две снулые рыбы, и Майк начал гладить меня по спине (обычно с этого все начинается). Я застыла, а он сказал:
— Слушай, у нас с Рождества ничего не было.
— Знаю, знаю, — сказала я, повернувшись к нему и запустив руку в его густые светлые волосы. Не подумайте, что он меня не возбуждает — такой высокий, стройный, с голубыми, как у Фрэнка Синатры, глазами. Мне только непонятно, как я могу его возбуждать в таком виде, после рождения Тома. Верно говорят, что женщине нужно ощутить себя красавицей, чтобы захотеть секса, мужчине нужен секс, чтобы ощутить себя красивым.
— Я так устала и переживаю по поводу возвращения на работу. Каково будет Ребекке?
— Меньше всего сейчас меня волнуют дети, — ответил он, резко отодвинувшись. — Похоже, ты совсем забыла о моем существовании.
Он имеет в виду, что его насущные потребности так же важны, как и потребности постоянно чего-то требующих детей. Потом он решил почитать и делал это, изображая попутно полное разочарование в перспективах нашей сексуальной жизни (с треском переворачивая страницы и тяжко вздыхая). Ну разве я и сама не понимаю, что секс жизненно необходим мужчине для того, чтобы освободиться от того самого единственного гормона, не позволяющего крепко и спокойно заснуть? Просто я считаю себя настолько непривлекательной, что в те редкие минуты, когда мы занимаемся любовью, постоянно ловлю себя на том, что все мое внимание сконцентрировано на расплывшихся ляжках или похожих на губку боках.
Понедельник, 12 января
Что-то новенькое. Сегодня утром я отвела Ребекку в школу. Раньше я старалась взять отгул, чтобы отвезти ее в школу в первый день после каникул, но всегда какое-нибудь важное совещание требовало моего присутствия на работе. В большинстве случаев оно оказывалось не таким уж необходимым. Я сидела, смотрела в окно, думала о доме и бесилась, слушая редактора, который говорил, что программу следует сделать на две минуты длиннее. Но сегодня мне удалось отстоять свое материнское право отвезти Ребекку в школу, и я суетилась, доставая из машины ее портфель и сумку со спортивной формой. Когда я попыталась взять ее за руку, она прошипела: «Мама, отстань!» Она даже не позволила мне поцеловать ее на прощание. Свинья неблагодарная.
Тут меня поймала мать Питера Крессингема, Каролина (полный макияж, новенький Mitsubishi Shogun, туфли на сплошной подошве с золотыми пряжками, муж-миллионер).
— Приве-е-ет! А я и не знала, что вы еще сидите дома. На следующей неделе устраиваю чаепитие. Может быть, вы тоже зайдете?
Внезапно я обрадовалась тому, что на следующей неделе выхожу на работу.
— Очень сожалею, но на следующей неделе выхожу на работу, — сказала я, сделав грустное лицо.
— Бедняжка! Но, наверное, здорово иметь такую престижную работу. Это ведь не то, что быть домохозяйкой.
Это было сказано тоном женщины, которая весь день играет в теннис или ходит по магазинам в поисках новой одежды.
Терпеть не могу матерей-профессионалок, дети которых никогда не забывают дома спортивную форму. Она-то, конечно, думает про меня: «Бедняжка! Ей приходится работать, потому что муж не может ее содержать». Такие женщины, как Каролина, считают, что равенство состоит в том, что жена может пользоваться солидным счетом своего мужа только потому, что раз в году способна испечь лимонный торт. Вместо того чтобы заниматься полезным делом, они направляют всю свою энергию на несчастных детей, а веселые вечеринки — это единственная возможность похвастаться не только совершенством дизайна домашнего очага, но и уникальными академическими и музыкальными способностями отвратительного отпрыска. Ожесточенная конкуренция среди потомства начинается еще с младенческого возраста — кто раньше начал ползать, говорить, ходить на горшок. «Джош на прошлой неделе произнес грамматически правильное предложение», — хвастаются они, с умилением глядя на свое чадо, представляющее собой ходячую (ползучую) рекламу Osh-Kosh[2]. «Да что вы», — говорит ей в ответ другая мать-профессионалка, уныло взирая на своего годовалого малыша, который издает более или менее понятные окружающим звуки, лишь когда пукает.