— Как это? — опешил Мишка.
— А вот так. Трибуны орут, свистят, да что толку! Я, дурачок наивный, после боя подхожу к хохлу этому, к судье, и говорю: как же так? Где справедливость? А он нагло ухмыляется и отвечает: а шо ты хотел, жидок? Ну, сам подумай! Если на ринге в городе Киеве, столице Украины, встречаются в бою Семененко и Каргман, то чья возьмёт?
— Скотина! — Мишка возмутился.
— Ага. Знаешь, как он мою фамилию произнёс?
— Как?
— «Как-гман», типа с «евгейским» акцентом. А дед мой, Каргман Иосиф Давидович, на фронте в танке горел. Его из госпиталя бабке Саре без рук, без ног, самоваром прислали. Она с ним два года промучилась, пока не помер. А этот паскуда: «Как-гман»! Ну, врезал я ему, раз пять-шесть, от души! Скорую пришлось вызывать. Тренер наш прибежал, давай матом меня крыть! Ну я и его приложил, по горячке. Тут менты! Скандал вышел, короче! Еле потом от суда отмазали, сплавили в Советскую армию. После «учебки» я сержантом в спортроту попал. Зам командира роты у нас тоже боксер оказался, тяжеловес. Здоровый бык, двадцать шесть лет, рост метр девяносто, весу под центнер. Он, как узнал про меня, товарищескую встречу организовал. Командиров с женами позвал, блеснуть мастерством собирался. И не мешало ему, что я тощий против него, бугая, и на тридцать кило легче. Да только у меня руки длиннее, я жилистее и манёвреннее. Да и с техникой всё в порядке. В общем, уложил я его во втором раунде в глубокий нокаут. Еле нашатырём отходили, да и шею он об канаты растянул, когда в гордый полёт отправился. Только старлей этот конченым уродом оказался. Как от травмы чуток оклемался, дежурным по части в наряд заступил. А на шее корсет-воротник, ну как у испанского гранда, я в кино видел. Как сейчас помню, заваливается этот бухой гранд посреди ночи к нам в казарму. Поднял меня с койки, и в ротный туалет повёл. Что, говорит, жидёнок? По жене то скучаешь? А она у тебя ничего, симпотная! И суёт, тварь, мне под нос фотку моей жены и дочки. Письмо из Баку этот гад перехватил, распечатал, прочёл, да ещё ко мне пришёл, типа поглумиться. Ты, говорит, здесь служишь, а красоту твою дома бакинские азеры во все дыры имеют!
— Скотина, — подтвердил Мишка.
— Я ему, и стараюсь спокойно, отвечаю: товарищ старший лейтенант! У нас в Баку так не говорят! За такие слова отвечать надо. Так эта сволочь взбеленилась, и из кобуры табельный ПМ тащит. Под нос мне свою железку суёт, да ещё и шипит при этом: «угрожаете офицеру, товарищ сержант. А если я сейчас, тебя, жидёнок, прямо здесь и пристрелю за нападение на старшего по званию?! Я твоё личное дело читал, маньяк малохольный! На людей кидаешься! Мне ещё и отпуск за тебя дадут. Так я в Баку, в гости к твоей вдовушке съезжу и отдеру её в полный рост. В качестве соболезнования».
— М-да... — Мишка покачал головой.
— Дальше я уже слушать не стал, отделал этого испанского вельможу в круглом воротнике «под орех». Так что его из солдатского сортира прямо в реанимацию увезли. Ну а меня, естественно, под трибунал. Но есть ещё справедливость на свете! Бог не фраер! На мое счастье военный прокурор человеком оказался, разобрался по справедливости. Дело закрыли, а гниду эту, старлея, по здоровью из армии комиссовали. На пенсию, как честно пострадавшего на службе. Инвалидом его сделал, шейные позвонки повредил. Он меня теперь всякий раз поминать будет, когда голову повернуть захочет.
— Так гаду и надо, — поддержал его Мишка.
На что собеседник вздохнул:
— Только вот от судьбы не уйдёшь. Не зря фамилия Каргман означает тяжёлый человек. Тяжело мне с собой. А для тех кто рядом и подавно. Не сложилась жизнь, и винить некого. Я на районе первым пьяницей и хулиганом стал. Как выпью, так сразу в историю влипаю. Жену измучил! Что только не вытворял с ней. Зачем? А не знаю! Ведь любил, да и сейчас люблю. Потом подрался, челюсть одному терпиле в трёх местах сломал. Голову пробил, и посадили меня за «тяжкие телесные». Вышел по амнистии через два года. А через месяц опять сел, по «злостной хулиганке». У соседа, майора полиции, евроремонт организовал, а он деньги зажал, скотина. Платить не захотел, как договорились. Так я выпил, и квартиру этому мусору разгромил. Телевизор японский плоский, люстру чешскую хрустальную, а следом и кошку сиамскую беременную — все в окно выбросил. Животина эта жены майора была. На дерево свалилась бедная, и со страху выкидыш сделала. Её потом пожарные два часа с веток снимали. Вот женину кошку мне майор и не простил, засадил на полную катушку за «злостное хулиганство» и «покушение на убийство беременной». Начальник колонии, когда мой приговор прочитал, два часа ржал, остановиться не мог.