— Веселого мало, — возразил Мишка.
— Когда вышел, дочке шестнадцать исполнилось. Выросла красавицей — высокая, стройная, в папу. А моя жизнь не поменялась, как пил, так и продолжал. Вот полгода назад приходит ко мне участковый и говорит: слушай, Каргман! На районе от тебя одни проблемы. Достал уже! Ты хоть и позор еврейского народа, а все равно еврей. Давай-ка через пару недель в ОВИР[1] подходи. Получай паспорт и дуй на свою историческую родину. Сам господин начальник бакинской полиции побеспокоился, в израильском консульстве визу тебе, бандиту, выхлопотал. Пусть в Израиле теперь помучаются.
Михаил хмыкнул, а Каргман поднял на него красные глаза:
— Веришь, брат? Я хоть и еврей, но душа у меня азербайджанская, — заговорил он с более сильным, чем обычно, кавказским акцентом. — Скучаю я по Баку, по жене скучаю, люблю её, дочку люблю. Пропаду я здесь, брат, совсем пропаду!
Закончив исповедь, Александр пьяно захлюпал носом.
[28] ОВИР – отдел виз и регистраций. В постсоветское время во многих бывших союзных республиках ещё долго действовала советская бюрократическая процедура.
* * *
* * *
1999
Хайфа
Жизнь в съёмной квартире Михаилу была не в радость. Оно и понятно, какая уж тут радость, после Борюна и прочих «игр», а также взбесившегося от палёной арабской водки разума. Да и «соседи-убийцы», после возвращения в «нехорошее» место из клиники, всё больше доставали своей «роскошью человеческого общения». К примеру, вчера посреди ночи заявился пьяный «в дугаря» Каргман.
Почётный хулиган славного города Баку, и бывший король шпаны Низаминского района, принялся с грохотом метать на кухне кастрюли и прочую утварь. Прибежавшего на шум Михаила он встретил безумным взглядом, и не менее безумными речами.
— Ты мне брат или не брат? — орал он с диким кавказским акцентом. — Почему, мля, жрать не приготовил?! Я тебя как брата просил: свари суп-харчо, брат! Где моё харчо?! Хочу харчо!
На Мишкино счастье, Александр нашёл в холодильнике недопитую накануне бутылку водки, и обрёл с нею скорый и вожделенный покой.
А до этого отличился Зельдович. Бывалый биробиджанец решил развести Мишку «на пальцах». Цветным веером сунул он под нос Неелову несколько коммунальных счетов и осведомился, собирается ли тот их оплачивать? Зельдовича надеялся, что Миша ивритское содержание бумаг не поймёт, поверит на слово ему, более опытному. Однако Миша три месяца учил иврит в Москве, и уже мог кое-как прочесть и даже что-то понять. А во-вторых, не надо иметь семи пядей во лбу, чтобы разобраться в цифрах и датах. Уж эти арабские символы в переводе не нуждаются!
Человеку, прожившему в квартире неделю, предлагалось оплатить стоимость коммунальных услуг — газа, электричества и воды за два месяца. Причем единолично, и в полном объёме. Михаил тихо осведомился у Бориса, не охренел ли тот с какого то нежданного горя. Начался базар на повышенных тонах. Особенно возмутило заявление Зельдовича, что оплачивать долю Каргмана — Мишкин священный долг. Логика Бориса была железной, как его улыбка. Михаил с Александром, дескать, вселились в квартиру в один день, а значит, и долг за коммуналку у них общий. С неэкономного Каргмана взять нечего, следовательно, платить за него должен Неелов.
Логично. Конечно, Миша заплатил, но только после ряда несложных арифметических вычислений. Во-первых, он разделил двухмесячные суммы на восемь. Получились счета за неделю. Затем разбил недельную сумму счетов на три, по количеству жильцов, и честно вручил свой долг раздосадованному Зельдовичу.
— А как ты хотел, Боря? — заявил Неелов, смело глядя в наглые блёклые голубые зенки. — Здесь лохов нет, здесь все евреи!
Было дело, однажды соученики по курсам иврита затащили Мишку в Хайфское отделение министерства алии и абсорбции, где в актовом зале состоялась лекция для новых репатриантов. Солировала Алевтина Моисеевна, маленькая тщедушная старушка со звонким девичьим голосом. Бабулька была весьма популярна в среде «олим хадашим». Она сотрудничала с министерством абсорбции на добровольных началах, весьма толково консультируя вновь прибывших по разным вопросам.
Говорила Моисеевна долго, интересно и образно, настраивая слушателей на позитив и веру в свое светлое будущее здесь, в государстве Израиль. Всё бы хорошо, но Мишкина «жестоковыйная», вечно критичная ко всему еврейская половинка и тут напомнила о себе. Вообще, старуха была симпатичная и очень неглупая. Однако Михаила неприятно задел один пассаж из речей Моисеевны, произнесённый ею с каким-то уж совсем «комсомольским» задором.