Мишка колотил руками, ногами, головой и даже всем телом, как пойманная рыба о равнодушный лёд, всё напрасно. На шум начали реагировать разбуженные соседи. Высунул из-за своей квартиры длинный нос пожилой сосед-израильтянин. Узрев Михаила, он черепахой втянул голову в плечи и, пробурчав что-то про несносных русских, ретировался восвояси.
Усевшись на половичок, Мишка прислонился спиной к проклятой плоскости и затосковал. Только в третьем часу ночи судьба сжалилась над ним — заспанный и полупьяный Каргман впустил страдальца в родные пенаты.
Выяснять отношения не было ни сил, ни смысла, хотелось спать. В половине шестого утра возле ванной Миша столкнулся с Зельдовичем, собирающимся на работу. На резонный вопрос, почему он не реагировал на грохот и звенящие трели, Борис пожал плечами. Дескать, он не консьержка и не привратник и, к тому же, после тяжёлого трудового дня спит, как убитый. Так что дорогой сосед может следовать лесом, или тундрой — смотря по тому, какой из этих путей ему более по душе.
С первой же зарплаты Михаил снял отдельное жильё. Надо заметить, забавно звучащее слово «дира», то есть квартира, как нельзя лучше подходило к жилью Михаила. Ничего не поделаешь, по Сеньке шапка, пришлось подобрать вариант подешевле. Приемлемое по цене жилье быстро нашлось. Правда, на окраине, в бедном районе, заселённом арабами-мусульманами. К тому же, однокомнатная квартирка располагалась на нулевом этаже, в «комат карка», то есть прямо на земле.
Все выгоды такого расположения Михаил оценил вскоре, и в полной мерой.
В Первое же утро новоселья, которое случилось как раз в субботний день, его разбудил птичий гвалт детских голосов. Прямо под его окном, забранным в целях защиты от воров железной решёткой, бесилось около десятка смуглых, резвых и очень звонких арабчат. И если бы они только галдели! Настоящие проблемы начались, когда эти сорванцы заметили мелькнувшую за оконными решётками бледную физиономию Михаила.
Дети Палестины решили поиграть в футбол! Странная у них была игра, состоящая практически из одних пенальти. К тому же пенальти эти пробивались исключительно в одни ворота. Надо ли пояснять, где именно располагались створы этих ворот? Ну, конечно, смуглые юниоры расположили их точно напротив Михайловых окон! Вратаря, разумеется, тоже не было! Зато имелся мощный пробивающий центрфорвард — здоровенный толстый детина со стрижкой, напоминающей полубокс. Помнится, так стриглись звёзды советского футбола пятидесятых годов.
Упитанному центрфорварду с равной вероятностью могло быть как двенадцать, так и шестнадцать. Во всяком случае, мощи этому ближневосточному акселерату было не занимать. По мячу он бил «сильно, но аккуратно», попадая через раз — то в стену, то в железные, плоские решётки Мишкиных окон.
Отодвинув занавеску, Михаил на доступном иврите попытался спокойно объяснить расшалившимся деткам, что они неправы. Ребятишки ответили ему по-арабски, причём сделали это с такими ухмылками, что переводить, можно было не трудиться.
Бум — стена! Бум-блиц — окно! Бум-бум-блиц, стена — окно!
От размеренных мощных ударов сотрясалась вся небольшая Мишкина коморка. Создавалось впечатление, что происходит снос дома. При этом разрушители зачем-то заменили чугунную гирю на каучуковую. Возможно, чтобы в садистских целях подольше наслаждаться процессом.
Когда после очередного сотрясения с журнального столика упала и разбилась чашка недопитого кофе, нервы Михаила не выдержали. Он выскочил во двор, и на чистом русском языке принялся рассказывать ребятишкам всё, что он о них думает. Не успел Миша закончить свой спич в стиле боцмана, у которого среди бела дня спёрли корабельный трап, как отворилось окно этажом выше. Огромная старуха в чёрном платке нарисовалась в тёмном проёме и, потрясая внушительным кулачищем, принялась хриплым басом громыхать сверху на сорванцов.
Несносных арабчат как «хамсином»[1] сдуло. Обретя неожиданного союзника, Михаил настолько воспрянул духом, что отвесил даме в окне русский поясной поклон. Пожав квадратными плечами, дама произвела странный жест посредством трёх пальцев, как будто подбросила в воздух щепоть соли. После чего удалилась вглубь комнаты.
На этом приключения на новом месте не закончились. Как-то, после очередного утомительного вечернего сеанса по изучению иврита, Михаил возвращался домой. Шёл он пешком, вдоль автомобильного шоссе, благо от «ульпана» до места его проживания было двадцать минут ходу. Едва он собрался спуститься под мост, где шла прямая тропинка к дому, как на другой стороне автодороги резко затормозила полицейская «Хонда». Патруль ехал по городу с выключенной сиреной, но зато с яркой «светомузыкой». Не выключая мигалки, из машины вышел водитель. Михаил автоматически оглянулся. Машина стояла метрах в ста, и чтобы разглядеть полицейского, вполне хватало света от переливающихся сине-красных проблесковых маячков. Это был чернявый, крепко сбитый молодой мужчина в голубой форменной рубашке. Свою чёрную полицейскую фуражку он оставил в кабине, на приборном щитке. Его напарник что-то записывал в служебном блокноте. Офицер обошёл машину. Даже на таком расстоянии можно было разглядеть глубокий косой шрам, пересекающий лоб молодого полицейского. В ореоле мерцающих бирюзовых и алых огней его тень выросла на асфальте, и теперь маячила перед Мишкой зловещим чёрным джином. Тень подняла правую руку к лицу и издала резкий, короткий свист. Так сквозь зубы свистит шпана в рабочем предместье, окликая будущую жертву, или охотник, подзывающий собаку. Свист был адресован Михаилу, это Неелов понял без труда. Ещё он понял, что молодой полицейский подзывает его именно как собаку. Из чувства накатившего протеста Михаилом овладело сильнейшее желание прикинуться внезапно оглохшим, он повернулся и продолжил свой путь.