— Алё, русская свинья! Ты глухой? Иди сюда, быстро!
Мишку как камнем ударили в спину. Вместо того чтобы бежать со всех ног, подальше от незаслуженных неприятностей, он остановился как вкопанный, и трусливо втянул голову в плечи.
Ему повезло — в «Хонде» ожила, забормотав, служебная рация. Напарник полицейского со шрамом высунулся из машины и позвал товарища. Тот развернулся, чтобы на ходу крикнуть через плечо:
— Везёт тебе, русский! Но мы ещё встретимся!
От пережитого унижения Михаил отходил непомерно долго. Как это бывало и раньше, он чувствовал себя трусом. Собачьим дерьмом, размазанным по дороге. В ту ночь, несмотря на усталость, он долго не мог заснуть.
Придя в «ульпан» следующим вечером, Неелов увидел толпу, собравшуюся возле заплаканной жены одного из соучеников.
— Вчера около двенадцати ночи, как обычно Саша на улицу вышел, покурить перед сном, — рассказывала женщина. — Вдруг слышу: машина подъехала. Разговор какой-то. Потом Саша вскрикнул. Я как была в халате, на улицу выскочила. Мы-то на первом этаже живём. Смотрю, стоит машина полицейская, а Саша на земле лежит. Над ним парень в форме. Ногу моему мужу на горло поставил и душит. Саша освободиться пытается, а сам хрипит, да так страшно. Ему ведь без малого пятьдесят, и сердце больное. Конечно, я кинулась мужа спасать. Нагнулась, стала ногу этого негодяя с горла Сашкиного стаскивать. А полицейский фонариком размахнулся (у него в руке фонарик был, чёрный такой, тяжёлый, с длинной ручкой), и по спине меня, ниже шеи. Прямо в позвонок попал.
Убрав рукой волосы, Нина наклонила голову, чтобы из-под воротника блузки показать край чёрно-красного синяка, расплывшегося вокруг позвонков.
— Меня тогда словно парализовало. Упала, и двинуться не могу. Только и слышала, как возле меня завозились, да Саша мой застонал. Потом полиция эта уехала. Я понемногу очухалась, а что делать не знаю. Куда бечь? Куда звонить? В полицию, что ли? К соседям? А хоть бы и так, как объяснить что случилось? Ну не с моим же ивритом! Утром слышу, машина к нашему дому подъезжает. Я, как почувствовала, Саша! На улицу кое-как проковыляла. Голова страшно кружится. Смотрю, такси стоит возле дома. Из машины водитель вышел, араб пожилой. Шофёр этот заднюю дверь открыл и начал Сашу доставать. Я смотрю и не узнаю. Живого места на муже моём нет. Лицо опухшее, разбитое, сам еле двигается. Араб это мне толкует что-то: мол, «бэйт-холим»[2], «бэйт-холим». Дескать, Сашу моего в дом больных, в смысле, в больницу надо. Я-то киваю, мол, да, едем, а Саша нет, домой просится, не хочет к врачам. Ну, мы вместе с арабом этим, спасибо ему, кое-как Александра моего в дом дотащили. Уложили на кровать, а к обеду хуже ему стало. Соседи-израильтяне помогли, амбуланс, скорую помощь вызвали. Сашу в больницу увезли, осмотрели. У него четыре ребра оказались сломаны, сотрясение, ушибы, кисть правая вывихнута и следы от наручников. Медсестра там в больнице была из Молдавии, с иврита на русский переводила. Доктор ещё сказал, что это криминал, надо побои снять. Саша сейчас под капельницей, получше ему. Я с ним поговорила, а потом сразу сюда, в «ульпан», с народом посоветоваться. Муж тогда на улице и опомниться не успел. Машина полицейская подъехала, из неё парень в форме выскочил, с ног его сбил и ни за что ни про что избивать начал. Саша говорит, что потом, в полиции, его заставляли какую-то бумагу подписать. Он отказался, так ему руки за спиной наручниками сковали, на пол бросили, и ногами пинать стали. Потом сознание потерял. Очнулся под утро, на улице. Там его таксист и подобрал. Саша говорит, что самое страшное, что в полиции его постоянно русской свиньёй и отбросом из России обзывали. Это Сашку-то, с его семитской физиономией, еврея стопроцентного, учителя потомственного. Он ведь так на свою историческую Родину рвался. Всё говорил: уж в Израиле, в Доме отцов, никто его жидовской мордой не назовёт… Прав оказался!