***
1999 - 2000
Хайфа
Сегодня у Мишки был важный день — он посылал для дочери свой первый денежный перевод. Если вспомнить, так до всероссийского дефолта 1998-го[1] рублёвая зарплата на московском заводе «Изолятор» равнялась, без малого, двумстам долларам. А после «чёрного августа», она сократилась почти втрое, как у большинства населения. Возможно, плачевное финансовое положение Михаила являлось далеко не единственной, но одной из главных причин его отбытия на «землю обетованную».
Бестолковой Веронике Мишка не доверял, а потому пересылал деньги для бывшей семьи своим самым надёжным друзьям. По его просьбе они покупали большие продуктовые наборы в московских магазинах, да ещё всякую сезонную одёжку для дочери. И еще раз в месяц Мишка отправлял в Россию посылку, подолгу выбирая всякие сласти-вкусности и игрушки для Настеньки.
Михаил частенько разговаривал с дочкой по телефону. Вот и сейчас, отправив денежный перевод, он позвонил в Москву. Трубку сняла Вероника. Беседовали они недолго — от этого общения Миша быстро уставал. Как всегда, Ника жаловалась на свою тяжёлую жизнь. На плохое самочувствие. На мать, нежелающую ни в чём помогать единственной дочери. На злых соседей, бросающих косые взгляды. На зимнюю московскую слякоть, разъедающую обувь «лужковскими» реагентами. А главное, на недостаточность Мишкиных посылок, которые она получала в виде продуктов, но упорно называла алиментами.
Понимая, что недотёпе Нике действительно тяжело одной, да ещё с их общим ребёнком на руках, бывший муж не находил в себе ни сил, ни желания, чтобы выразить хоть какие-то слова сочувствия для бывшей жены. Вместо этого он сообщил Нике, что отныне будет присылать деньги на её имя. Ещё раньше Мишке пришла в голову «мудрая» идея. Дескать, неплохо поставить Нике условие, с тем, чтобы она ежемесячно отчитывалась перед ним, каким образом потратила высланные для дочери деньги. Однако поостыв, Мишка понял, что идея эта, во-первых, непроходимо идиотская, а во-вторых, невыносимо жлобская. Что касается Настеньки, то в отличие от родительницы она ни на что не жаловалась. На вопросы отвечала односложно, мол, не волнуйся, папа, всё нормально, мама не обижает, кушаю и учусь хорошо.
Мишка встречал миллениум и новый двухтысячный год в гордом одиночестве. Нельзя не компанией назвать старенький, хотя и цветной, телевизор. По кабельному он смотрел первый и второй российские каналы. Старые, неизжитые многолетние привычки требовали разбавить одиночество алкоголем (хотя бы пивом!), но Михаил устоял.
— Милорд, может быть желаете повторить опыт сердечной дружбы с небольшой симпатичной рептилией, незабвенной «чёрной змейкой»? — язвительно осведомился он у самого себя. — Или может быть, Ваша Милость соскучилась по «зловещему мертвецу» Борюну? Вы с ним, помнится, не так давно очень мило и проникновенно беседовали. Ах да! Вам же за повторный заказ с доставкой на дом “крошки белочки” бонус полагается. Господин-товарищ Борюн, в случае повторной встречи, Вашей Светлости новый реалистичный ужастик продемонстрировать обещали. В этот раз вы непременно уписаетесь, а если повезёт, то и укакаетесь! А после можно и в больничку, к родным пенатам. Должен же будет кто-нибудь вас подмыть и освободить, так сказать, от последствий излишней впечатлительности.
Двенадцатый удар Московских курантов Михаил встретил с бокалом колы. Прослушал новогоднее поздравление молодого президента Путина. Закусил холодцом и салатом оливье, купленными в «русском» магазине, и ещё пару часов протаращился в ящик. В общем, Новогоднее мероприятие, как и встреча двадцать первого века, из-за одиночества и непривычно трезвой головы прошли весьма заурядно, даже скучно. Устав от раздирающих рот зевков, Михаил отправился спать.
Мишке приснились двое мужчин. Они сидели в полутёмной комнате за скудно накрытым столом, с зажжённой керосиновой лампой в центре. Один совсем молодой брюнет, в чёрном распахнутом матросском бушлате и тельняшке, был очень похож на самого Михаила сидящий напротив, если не крайняя худоба,. Второй, пожилой и седой, очень походил на Петровича, Мишкиного отца, если бы не крайняя худоба. Молодой моряк легко поднял огромную бутыль с мутной белесой жидкостью, и наполнил два маленьких граненых стакана. Седой недружелюбно зыркнул на него из-под косматых бровей и пробурчал:
— Лучше бы я сейчас в аду Новый год встречал, с чертями!