Дурацкий каламбур — «этюд пастелью над постелью».
Некоторые незавершённые работы близки к истине именно в силу своей незавершённости. Таким же незавершённым, нераскрытым в первую очередь для себя, был сам Михаил. Странное лицо странного мужчины на размытом, сизо-сиреневом фоне высокого неба и далёкой воды. Лицо это было похоже и не похоже на лицо Неелова.
На розовато-жёлтой, не слишком (на вкус натурщика) привлекательной физиономии особенно остро выделялись какие-то нечеловеческие, «эльфовские» глаза. Малахитовая изумрудная зелень радужки с плещущимися в ней, как в озере, синими, жёлтыми и розоватыми искрами. Зрачки, вот спасибо Ларисе, как у героинового наркомана — крохотные точки размером с игольное ушко.
— Понимаешь, — темпераментно объясняла художница несколько ошарашенному поклоннику, — понимаешь, я так тебя вижу. По крайней мере, сегодня. После того, как мы побывали друг в друге столько раз, и как чёртовы слоны на водопое, высосали друг из друга столько влаги. Эта твоя сладкая полудетская милота, ямочка на подбородке, ямочки на щеках при обаятельнейшей белозубой улыбке, твой аккуратный носик. Всё, что так нравится бабам, пробуждая их чёртов «самочий» и, одновременно, материнский инстинкт, всё это не твоё, ложное, не мужское. Если есть что ценного в твоём облике, так это глаза. В них глубина, какая-то космическая бездна. И еще чуть приоткрытые опыты множества прошлых жизней, бывших и нынешних страстей и страданий.
Лариса прервалась, покачала головой. Усмехнувшись чему-то, махнула рукой.
—Что-то я стихами заговорила, пристала зараза от этого твоего великого пошляка Блока. Ты уж будь добр, Мишка, не читай мне больше его любовных виршей, а то у меня от них токсикоз, как у беременной. Видит Бог, я долго терпела, пока ты не начал цитировать про эту его дышащую духами и туманами незнакомую профессионалку в траурных перьях. Если честно, я оттого у тебя на ночь осталась, что ты во мне одновременно и мамку и самку пробудил. Чёрт знает, как ты это делаешь, но мне вдруг дико захотелось дать тебе титьку, как голодному младенцу. Да и вообще дать…
В Ларису Михаил влюбился, конечно. Как говориться, «по самые волосатые уши». Но в то же время он с тоской, с проклятой привычкой всякого неглупого мужика к самоанализу, понимал — влюблённость его обрамляют «ряд сопутствующих обстоятельств».
Уже давно, душой и телом, он истосковался по женской любви, по любви к настоящей, цельной женщине. Он подсознательно, а может и без приставки «под», денно и нощно, каждый час, каждую минуту ждал, горячо надеялся встретить такую. Вот он и встретил! Но отчего так неспокойно, немирно на душе? Да потому, что он эту любовь, эту женщину не заслужил! Пусть бы она даже была милосердным Божьим даром за его, по сути, несчастливую судьбу. За малую родительскую любовь и заботу в детстве, за мучительное, чужеродное существование среди неразвитых, тупых и жестоких подростков в юности, за невнятную и тоже во многом мучительную зрелость.
Хотя какое право он имеет сейчас на нытьё, жалобы на жизнь? На этой не всегда райской планете найдутся миллионы людей, которые с радостью поменялись бы с ним судьбой! И это без учёта того радостного, ослепительного счастья, которое нашло его вчерашним вечером. Да только за то, чтобы прожить этот самый вчерашний день, стоило претерпеть куда большие беды, чем выпавшие на его скромную долю! Благодарность и только благодарность должен он чувствовать к Тому, Кто послал ему Лару!
Так чего жаловаться, распускать сопельки, как обиженное дитя? Нет, не мужик он, а слюнтяй и слабак! Ничем не заслужил он такую женщину! Господи, да он ей ни в чём не ровня! Ни по силе ума, ни по силе духа, ни по силе темперамента. Как же она талантлива! Талант светится в её глазах, угадывается в движениях, в каждом жесте, в каждом взмахе тонкой руки.
Михаил не был глупцом. Заурядностью тоже. Потому что умел глубоко чувствовать. Внятно и правильно, как ему казалось, умел выразить свои чувства. Но рядом с Ларой он постоянно со смутной горечью ощущал недостаточное совершенство своей человеческой породы. Нет, не неполноценность - свою «неполноцельность» чувствовал он рядом с ней.
Он был смазлив, она цельно красива. Он был порой, она цельно талантлива. Он был иногда, она цельно сильна.
Так рассуждал Михаил, прирождённый женопоклонник, неизменно возводящий любимую на изрядно высокий пьедестал.
Но начеку была упрямая иудейская половина, с её извечной, возможно, спасительной привычкой — во всём сомневаться!
—Ты слишком влюбчив! Ну что это такое: один взмах длинных ресниц и ты уже у её ног?!— говорили его семитские сомнения. — Не торопись, дай страсти утихнуть! Помнишь, как в таких случаях говаривали твои друзья-морячки: «ляг, поспи, и всё пройдёт!