Друг Дейв подарил ему набор из трех изящных молескинов и велел записывать в них свои благодарности.
– Благодарности за что?
– За что хочешь. Я же не могу тебе подсказать, за что ты благодарен.
– Это глупо.
– Ну так разреши себе быть глупым. Ты слишком серьезно к себе относишься.
– Благодарность?
– Попробуй. Благодарность – она как молитва. Сможешь больше молиться.
– Наслаждаться манго и папайей – это молитва?
– От тебя зависит, Ангел. Тебе с ними хорошо? Ты по ним скучаешь?
– Claro que si[87].
– Ну вот. И потом, что плохого в том, чтобы делать глупости, если они помогают радоваться?
У молескинов было название: Мои дурацкие молитвы. Он клал один в карман рубашки, когда надевал рубашку с карманами. Или заталкивал под левую ягодицу, если сидел в своем кресле или лежал в постели. Он затерроризировал дочь требованиями купить синюю гелевую ручку G-2. Другими он писать отказывался. Такими ручками он пользовался на работе, и точно такие же ему были нужны сейчас.
манго
Это была первая строка. И сразу:
(дейв ты идиот)
На случай, если приятель когда-нибудь это прочтет.
брак
семья
прогулки
работа
книги
еда
кориандр
Тут он удивился. Интересно, откуда это всплыло. Кориандр? Потом:
мой младший брат
С каждым днем благодарения казались ему все смешнее. Но их оказалось немало, и они множились, как цветы в пустыне после дождя. Он не мог остановиться; дочери пришлось покупать вторую ручку, потом третью, потом еще пачку блокнотов.
цветы после дождя
сердцевина раскрывается, рассыпая крошечные яркие семена
Прежде он и не подозревал в себе поэтического дара, среди множества других достоинств.
* * *
Ему очень не хватало секса, хотя бы мастурбации. Нежная мягкость, которую он сейчас нащупывал, приводила его в отчаяние. Он всегда был великолепен в постели – большой, мощный, неутомимый. А ныне его достоинства померкли, и даже сам член поник и ничего из него больше не исторгнуть.
– Ay,chiquito![88] – кричала Перла, когда они занимались любовью. – Eres tremendo![89]
Он вспоминал коричневые соски – плывущих сквозь его дни странными тенями крошечных птиц, которых он не может коснуться. Почти маслянистые на языке. Ладони и пальцы ощущали душистый живот и ягодицы, даже если руки бессильно лежали поверх пледа. Он помнил сокровенный морской вкус своей возлюбленной. И вкус ее молока.
Он тосковал по прогулкам, по волнующим интрижкам с сестрами Перлы, хотя в этой части чувствовал себя виноватым. Особенно по поводу Ла Глориозы. Боже правый – даже сейчас она запросто может тормознуть грузовик, показав краешек бедра. Он целую вечность ничего не ощущал в своем орудии, но только представил Ла Глориозу в ярком платье и на каблуках – тут же вспомнил, каково оно, когда член наливается и пульсирует. Вдруг даже почудилось, что он выздоровел и вот-вот встанет. Ангел печально покачал головой.
Прогулки, сказал он себе. Сосредоточься на чем-то одном! Пройтись по парку, заглянуть в «Макдоналдс», под ручку с Перлой прогуляться вдоль Playas de Tijuana[90], глазея на вертолеты пограничной охраны к северу от ржавеющей стены, поесть такос с морепродуктами в киоске около приморской Арены. Свобода и мощь сильного здорового тела. Удобная обувь.
Он люто тосковал по своему прежнему телу.
Перла всегда догадывалась, о чем он думает. Особенно когда он думал о женщинах. Поэтому он постарался очистить разум. Он был первым в семье, кто начал пользоваться компьютером, и сейчас скомандовал себе: Перезагрузка. Перезагрузка, cabron. Ctrl-Alt-Delete. Полностью, Delete.
Es muy sexy, mi Angel[91], частенько говаривала Перла.
Трудно чувствовать себя сексуальным, когда кости превращаются в мел, а ноги ноют день и ночь. И когда ты в памперсе. Его мужественная дочурка спрашивает время от времени: «Папочка, ты уже сделал пи-пи?» Господи Иисусе. Прости, Господь. Но как так вышло, что он стал меньше собственной дочери?