Прижавшись виском к краю открытого окна, он слушал, как взревели певцы на последних строках юбилейного гимна. И как залаяли соседские псы. Он хотел попрощаться. Но не мог. Стекло бесшумно поднялось. Белый автомобиль молчаливым призраком стоял в темноте.
Все кончено, говорили они себе. Ну, кроме тортов. Los kekis, pues. Торт хотели все. Но больше всех Старший Ангел.
Перед ним стояли две тарелки, и в каждой руке он держал по пластиковой вилке и с буйным ликованием погрузил их в белое и темное. На подбородке у него налипла шоколадная глазурь, и даже на щеке, но он не обращал внимания. Перла рвалась вытереть ему лицо, но он отмахивался, отодвигал плечом жену с ее салфетками и жестом показывал Ла Глориозе, чтобы подложила на каждую из тарелок еще по куску.
– Тебя больше не будут звать Флако, – усмехнулась Глориоза. – Будут дразнить Гордо[293].
– Ну и отлично. – Ткнул в опустевшие тарелки: – Mas[294].
Минни согнала многочисленных девчонок, чтоб помогли ей подать нагруженную тарелку каждому.
– И не смейте швыряться едой, засранцы, – предупредила она.
Огромный нож в руках Перлы стал совсем липким от глазури, так что пришлось бежать в кухню к Лупите и отмывать его.
Старший Ангел поднял глаза на Ла Глориозу и сказал:
– Я всегда любил тебя.
Она вспыхнула. Отвернулась. Благодарение Господу, что никто из мелюзги не понимает по-испански.
– Я тоже люблю тебя, – тихо проговорила она.
Извинившись, отошла в сторонку, а потом и совсем со двора. Ей нужно было глубоко вдохнуть.
Принявшись за второй кусок торта, Младший Ангел подсел к брату. Они вместе смотрели на Лало, который смеялся во сне. И оба качали головами.
– Знаешь, а я ведь всегда тебя любил, – сказал Старший Ангел.
– И я тебя.
– Не возвращайся в Сиэтл.
– Я должен. У меня работа. Своя жизнь.
– А кто займет мое место?
– Точно не я.
– Ты – единственный. Лало не патриарх. Индио ушел. Бедняжка Пато – он не справится. Я выбрал тебя.
Младший Ангел отрицательно качнул головой:
– Возможно, настало время матриархата. – И указал на Минни: – Теперь она босс.
Старший Ангел, вскинув голову, заинтересованно взглянул на дочь.
Ла Глориоза, прислонившись к двери гаража, смотрела в ночное небо.
На улице тишина. Какая-то незнакомая сияющая жемчугами машина медленно ползет к подъездной дорожке. Красивая. Хотя не очень большая.
Она разговаривала с сыном. И не хотела, чтобы ей мешали. Он там, на небесах. Гильермито. Никаких дурацких «Джокеров». Каждый вечер она желала ему спокойной ночи.
– Мама любит тебя, – шептала она.
И вновь Индио решил уехать. Посмотрел в зеркало заднего вида. Медные пятна света через каждые двенадцать футов словно парили над мостовой и тротуаром, удаляясь к сияющей вдалеке границе. Цветы кувшинок на черной реке.
К дому очень быстро шел какой-то человек. Повернул на дорожку, ведущую на задний двор. Уже нажимая кнопку зажигания, чтобы в очередной раз сбежать, Индио заметил, как человек отвел назад руку и вытащил из-за пояса пистолет.
– О черт, нет, – вслух сказал Индио.
И впервые за десять лет выбрался из машины.
Стрелок остановился с краю толпы. Поднял ворот повыше, скрывая татуировки на лице. Ублюдок Лало живет здесь. Он напряженно всматривался в толпу. Не предполагал, что тут день рождения. Но так даже лучше. Он прикончит Лало из его собственного пистолета на глазах у всей семьи. Преподаст им всем небольшой урок.
Он даже знал, что скажет. Вот так произносится слово «расплата». Пришлось посчитать на пальцах, он хотел быть уверен, что в барабане хватит патронов на каждую букву в слове «расплата».
Стрелок смотрел на Лало в упор. Постарался, чтобы получилось грозно. 22-й этого козла он крепко прижимал к бедру. А эти вонючие твари во дворе жрали торт.
Он все еще сгорал от стыда за сцену в гараже. Если ничего не сделать сейчас, он никогда больше не сможет гордо поднять голову. И отомстить нужно лично.
Серьезно? Вот что он скажет, доставая револьвер. Серьезно, бля?