– Мексиканская вкуснее.
– И мы поехали на восток, в горы. И вершины были в снегу. У себя в Сан-Диего мы никогда не видели снега. И ты сказал: «Мы будем играть в снежки».
– И мы так и сделали.
– Так и сделали. Ага. Снега там выпало не больше дюйма. Мы выскочили из машины, и соскребали его с земли, и бросались снежками в Минни. А она расплакалась. А потом мы сели в машину и поехали домой.
Они еще немножко посмеялись.
– Да, – удовлетворенно хмыкнул Старший Ангел, – это хорошо. А теперь расскажи мне о самом плохом.
– Ну брось.
– Говори, брат. Это на пляже?
– Нет.
– А что?
– Это произошло в тот год, когда папа умер. У нас ничего не было. Знаю, знаю – никакого сравнения с вашими страданиями, бла-бла-бла. Но у нас вообще ничего не было. Ни машины, ни денег. Ни крошки еды. Ничего не напоминает, а? И тут Рождество, и мама не знала, как же быть с подарками и рождественским обедом. И вдруг позвонил ты. Это вообще в твоем стиле, внезапные телефонные звонки.
– Знаю, – вздохнул Старший Ангел.
– Ты сказал: «Не волнуйся ни о чем. Я твой старший брат».
– Точно, помню.
– «Я – патриарх».
– Угу.
– Ты сказал: «Мы заедем за вами утром на Рождество». Ты, блин, пообещал, что устроишь нам настоящее мексиканское Рождество. Семейное.
– Да.
– «Не покупайте окорок, – сказал ты. – Ни о чем вообще не тревожьтесь. Перла приготовит такой обед, пальчики оближешь». И мама расплакалась от радости. Такое было облегчение.
– Прости.
– Нет, погоди. Ты сам просил, так что слушай. Ты так и не появился. Мы встали ни свет ни заря, и все утро слушали рождественские песни, и пили кофе, и обещали друг другу, что обязательно подарим подарки в следующем году. Да? А ты так и не приехал.
– Прости, пожалуйста.
– У нас нашлось немного хлеба, мы поджарили его. Конфитюр еще – у мамы всегда был конфитюр. Она считала себя француженкой. Ненавижу конфитюр. Негусто, да, но мы уговаривали себя, что оставляем место для роскошного пиршества у Перлы. И когда пробило пять часов, я не выдержал и позвонил. Спросил: «Когда ты приедешь?» Ты помнишь, что ты сказал?
– Да. Я сказал, что очень занят и не могу заехать за вами.
– Ты сказал, что заезжать за нами – слишком много хлопот.
Старший Ангел уставился в стену.
– И что ты сделал?
– Вытряс свою копилку. Обыскал мамину сумочку. Потом прошел пешком милю до «Севен-Илевен», купил маленькую баночку консервированной ветчины и банку кукурузы. Господи! Чистый Диккенс.
– Спасибо, что рассказал.
– Да это дела совсем давние, седая древность.
– Для меня – нет.
– Все в порядке. Ты хороший человек.
– Я плохой человек.
– Я тебя прощаю.
Старший Ангел всхлипнул.
– Эй! Посмотри, сколько людей тебя любят. Посмотри, скольким ты помог.
– Те, кто творит добро, хотят всего лишь искупить свои грехи.
В комнате появились Минни с Перлой.
– Почему ты плачешь, папочка?
Уткнувшись в одеяло, он избегал ее взгляда.
– Mi amor, – волновалась Перла, – вы закончили драться?
– Кто победил? – тут же спросила Минни.
Мужчины дружно подняли руки.
– Ya es hora![275] – постановила Перла. – Пошли резать торт.
– Время резать торт, пап.
Он вытянул дрожащую руку:
– Подожди минуту.
Пджди.
– Флако… – произнесла Перла.
– Флака, un minuto, si?
Женщины нехотя оставили их наедине.
Старший Ангел выбрался из подушек, сел ровнее.
– Я поступал еще хуже, – объявил он. – Я столько гадостей сделал в жизни.
– Прекрати.
– Мы с Мэри Лу забрались в ваш дом. Ты был в детском саду. А папа и твоя мать – на работе. Мы расколотили молотком все ее украшения.
– Что?
– А потом изрезали ножницами все ее наряды.
У Младшего Ангела изумленно отвисла челюсть.
– И оставили все так, чтобы она увидела.
– Ты…
– Да. А папа хранил в сигарных футлярах серебряные четвертаки и даймы. Я их забрал.
– Я…
– Вот теперь скажи мне, какой я хороший человек.
Попугай
Братья лежали бок о бок, перебирая воспоминания. Куча дефектных картинок. Как будто открыли коробку со старыми фотографиями, каждая из которых выцвела и потрепана. Но одно идеальное воспоминание они все же сохранили. Радостное, непристойное, их личную тайну, которую они берегли как священную реликвию. Похоже, настал момент, когда она им пригодилась.